Владимир Этуш - И я там был

Только что закончилась репетиция «Ревизора». Дверь в зал была открыта. Постановщик, Борис Евгеньевич Захава, сидел за репетиционным столиком и с кем-то разговаривал, когда Рубен Николаевич позвал его: «Боря!» Меня это поразило: вот так запросто, через дверь — «Боря!» И кому? Самому Захаве! О котором я столько слышал!

Потом мы сидели в предбаннике, перед ложей дирекции, и Рубен Николаевич, глядя на меня, все приговаривал: «Борь, а Борь, внешность-то какая, внешность!» И я, считавший до сих пор, что моя внешность является преградой для поступления в театр, с удивлением обнаружил, что именно она заинтересовала знаменитых режиссеров.

Меня взяли условно, вольнослушателем, потому что уже наступил сентябрь и приемные экзамены давно закончились.

А дальше я стал заниматься. Но на первых порах у меня мало что получалось. Надо было исправлять дикцию, и я с таким рвением, такой настойчивостью долбил до бесконечности всякие упражнения, что однокурсники не упускали случая подразнить меня. Дикцией в училище занималась замечательный, очень известный педагог Александра Васильевна Круменг. Моя требовательность к себе не прошла мимо ее внимания, и впоследствии она ставила меня в пример другим студентам, у которых были те же проблемы: вот, дескать, каких результатов можно добиться, усердно занимаясь.

Но главное в программе первого курса — этюды «Я в предлагаемых обстоятельствах».

Они были и тогда, и сегодня являются непременным методическим подспорьем в обучении актерскому искусству. Придумываются различные жизненные ситуации, и студент должен их разыграть, без слов, без привнесения элементов какого-либо характера. Это необходимо для того, чтобы учащийся прикоснулся к своей творческой природе, ощутил бы изнутри свою индивидуальность. А я был тогда ужасно зажатым, от себя говорить стеснялся, и мне непременно нужно было чем-то прикрыться, надеть какую-то маску. А прикрываться нельзя, все должен делать «Я». «Я» должен реагировать. «Я» должен оценивать. «Я» должен проживать какие-то ситуации. Раздел так и называется: «Я в предлагаемых обстоятельствах».

И все же мне удалось дотянуть до самостоятельных работ.

Зимой, в первую экзаменационную сессию, мы показывали рассказ Чехова «Ненужная победа». Моей партнершей была Галя Новожилова, долгое время потом работавшая на радио. Она играла Ильку, я — Цвибуша, старого музыканта. Вот тут-то я, наконец, поборол свою чудовищную стеснительность. Словно седьмым чувством, которое у настоящего актера, кстати, всегда существует, я почувствовал, что проникаю в атмосферу рассказа и заражаю этим зрительный зал. Когда мы закончили показ, все кинулись поздравлять, и я понял, что наконец-то выдержал экзамен у педагогов, что меня приняли в свою семью. Я получил полное право быть студентом Театрального училища имени Б. В. Щукина. Прекрасная и увлекательная жизнь началась для меня.

Я уже знал актерский служебный подъезд в Большом Николопесковском переулке и длинный коридор в глубь вахтанговского здания с низкими потолками, так что приходилось нагибать голову. Красивее нашего главного, тогда — «желтого» театрального фойе на втором этаже здания, гармоничнее и строже его в чередовании высоких окон и стенных пролетов, в сверкании и блеске чистейшего паркета, в Москве, кажется, и не было. Бывший особняк Берга, московского богача, на Арбате, который разбомбят уже после того, как я уйду на фронт, в этот последний мирный предвоенный год еще сохранял изысканность и уют старого московского дворянского или просвещенно-купеческого дома. Всюду — изумительная мебель из дорогого дерева, канделябры, хрусталь подвесок, тускло мерцающая бронза, ковровые дорожки на мраморных ступенях главной лестницы. Островком этой исчезнувшей, уничтоженной немецкой бомбой красоты является сегодня мемориальный кабинет Рубена Николаевича Симонова, который сейчас занимает М. А. Ульянов как художественный руководитель театра.

В 40-е годы у нас уже было, хоть и «на паях» с оперной студией Московской консерватории и Суриковским институтом, то самое здание, в котором училище работает и по сей день, ныне владея им полностью. Но большую часть времени мы проводили в стенах обожаемого, населенного богами и кумирами, нашего Вахтанговского театра. Мы там «болтались» с утра до вечера.

Преподавали у нас все самые знаменитые актеры — вахтанговцы. И Малая сцена училища была в театре на том самом месте, где сейчас находится бухгалтерия. Мы показывали на ней свои спектакли и отрывки, а знаменитые мастера, едва отрепетировав или отыграв, ежедневно, ежевечерне являлись посмотреть, как мы работаем. Помню монументального Михаила Степановича Державина, отца ныне известного актера Театра Сатиры, который на цыпочках, осторожно, бесшумно пробирался смотреть наши самостоятельные работы. Школа тогда существовала для театра, для его пополнения и обновления. И связь театра с училищем была совсем другой, куда более прочной, живой, постоянной, более домашней, нежели сегодня. Все было другое, не такое «разросшееся», большое и безликое, как сейчас. Телевидения еще не существовало (имелся только проект и отдельные экспериментальные пробы). В кино снимались единицы — «звезды», вроде юной Людмилы Целиковской и Андрея Абрикосова. Концертная эстрада так «тотально» не отвлекала. В Вахтанговском театре постоянно ездил по концертам замечательный комик Анатолий Горюнов в паре со своей женой, актрисой МХАТа Верой Бендиной. Да еще в парадных «правительственных» концертных программах выступали, правда, нечасто, Щукин с Симоновым, наши вахтанговские Ленин и Сталин из «Человека с ружьем». По легенде, они однажды, в праздничный день, в спешке переезжая с концерта на концерт в портретных гримах своих «исторических» героев, насмерть напугали остановившего их милиционера.

Это было сложное время для вахтанговского коллектива, опасное, но и прекрасное, счастливое. Театр был на подъеме. Там работали замечательные актёры. А с такими, как Орочко, Понсова, Москвин и Мансурова, я был ближе знаком, поскольку они преподавали у нас на первом курсе. Были в театре и свои красавцы: Дорлиак, умерший в двадцатипятилетием возрасте; Вагрина, отсидевшая срок за мужа и потом вернувшаяся в театр.

Приближающийся к своему пятнадцатилетию коллектив все еще рос, восходил к вершинам. Его спектакли — «Соломенная шляпка», «Много шума из ничего», «Интервенция» — солнечные, ренессансно радостные, гремели на всю Москву. Театр утешал, ободрял, развлекал, утолял красотой своих современников, живших в предвоенные годы трудно и скудно.

Между тем совсем недавно вахтанговцы прошли через собственную трагедию. Перетрудившись, смертельно рискуя в работе над ролью Ленина (первого на советской сцене) в Погодинском «Человеке с ружьем», в период репетиций «Ревизора» умер великий Борис Щукин. На роль Городничего срочно ввели Державина. Та репетиция «Ревизора», на которую Симонов привел меня, новичка, в первый раз на свидание с Борисом Евгеньевичем Захавой, была генеральной. Державин вошел и в другую легендарную щукинскую роль — Егора Булычева. Я видел, как первовахтанговка Русинова, игравшая игуменью Меланию, вышла на сцену к новому партнеру и разрыдалась — потому что без Щукина не могла играть.