Гайда Лагздынь - Две жизни в одной. Книга 2

1968 г.

У доставщицы телеграмм Глафиры Петровны есть приятельница — Барбоска, лохматая собака, помесь болонки с дворнягой. Собака пристала к Глафире Петровне много лет назад на улице. С тех пор и определилась в помощницы. Собирается Глафира Петровна на работу, и Барбоска собирается. Глафира Петровна идет на почтамт, и Барбоска следом. Телеграммы разносят вместе. Доставщица заходит в дом или поднимается на этажи, Барбоска ждет ее возле крыльца либо у подъезда. В любую погоду вместе, как говорят, водой не разольешь. Если телеграммы нет и разносить нечего, Барбоска околачивается возле почтамта или разгуливает по помещению. Все к Барбоске привыкли, даже не замечают.

Но однажды случилась скандальная история. Пришла новая начальница— женщина средних лет, крутая и несговорчивая. На собрание, как всегда, Глафира Петровна пришла в сопровождении своей непременной спутницы. Хозяйка села на стул, Барбоска молча уселась рядом.

— Посторонних прошу выйти! — сказала начальница. — У нас собрание! Все переглянулись. Никого из посторонних в помещении не было.

— Я еще раз повторяю, — сердито продолжала начальница, — у нас собрание! Посторонние пусть выйдут! Все недоуменно переглянулись. Глафира Петровна пожала плечами, посмотрела на Барбоску. Барбоска с независимым видом смотрела на начальницу.

— Это я вам говорю! Я не начну собрания, пока собака будет сидеть в зале!

— Так она у нас работает! — сказала Глафира Петровна, — телеграммы разносит.

— Да, работает. И давно! — заступились за Барбоску сослуживцы.

— А я говорю, пусть выйдет! — голос начальницы стал еще более твердым. — Я собрания не начну. Я или собака!

— Тогда я выйду вместе с Барбоской! — Глафира Петровна поднялась со стула.

— Да какая она посторонняя, — затараторила уборщица тетя Паша. — Мы эту Барбоску знаем. Она действительно работает на доставке, почитай, десятый год! Нет, она не посторонняя!

— Ну знаете! — вскипела пуще прежнего начальница. — При чем тут телеграммы и собака?! Повторяю: посторонних прошу удалиться!

— А мы не выйдем! — Глафира Петровна стала основательнее усаживаться на стуле.

— Не согласные! — заявил вахтер Федор Иванович. — Барбоска честно и летом, и зимой трудится вместе с Глафирой Петровной. Самолично ее на почтамт пропускаю как сотрудника.

— Мы все за Барбоску! — подняла обе руки молоденькая доставщица.

— Будет сегодня собрание или нет? — буркнул шофер. — Есть охота.

— Начинайте! — загалдели все хором. — Начинайте! Какие тут посторонние?!

— Да хотя бы и были! — снова возник вахтер. — Время гласное, чего посторонних опасаться?!

Барбоска удовлетворительно тявкнула. Она сидела возле Глафиры Петровны и понимающими сочувственными глазами смотрела на начальницу.

1968 г.

ВРЕМЯ

Сердце с утра бьется сильно и со значением. Где-то внутри что-то непонятное и необъяснимое. Волнение охватывает всю плоть — трепещущее, неясное по сути причины возникновения. Но я знаю. Это есть то непреодолимое желание, исходящее оттуда. Меня как бы настраивают, создавая вокруг и надо мной огромный купол, в котором я сейчас окажусь.

Но сегодня кто-то руководит мной на уровне быта, заставляет метаться по квартире, искать место. Я его нахожу в своей маленькой комнате. Здесь пол устлан мягким ковром. Стоит развернутый, не убранный после сна диван. Я проспала почти двенадцать часов подряд. Вдоль стены — огромный письменный стол, заваленный рукописями, отпечатками и перепечатками, настольная цифровая электронная лампа, телефонный аппарат, мелкие игрушки-безделушки. На столе расположился и музыкальный центр «Панасоник» с двумя колонками, на одной из которых симпатичная улыбающаяся Баба-яга на мотоцикле с прицепом. В коляске сидит смеющийся кот с огромным глиняным кувшином. Созерцание этого глиняного сооружения — дело рук, видимо, улыбчивого доброго мастера — приносит мне всегда огромное удовольствие. На письменном столе — пишущая машинка «Унис» с заправленной бумагой и с копировальной лентой, готовые к работе. Но меня мой шикарный полированный красивейший румынский письменный стол не приглашает сесть. Даже мягкие любимые игрушки: заяц в половину моего роста, обезьяна Фани и зубастик-ушастик ушли с поля моего зрения. Один только огромный раскидистый зеленый куст, похожий, при моем участии, на круглый шар, остается со мной, протягивает в мою сторону растущие молодые побеги.

Непонятное желание толкает меня взять из кухни столик, принести в комнату, поставить у окна. По белоснежной поверхности кухонного стола запрыгали лучи утреннего солнца. Через широкий квадрат распахнутого окна доносится шум проезжающих машин, чириканье птиц, людской говор. И вдруг я поняла, что место расположения столика в комнате по отношению к солнцу, моему светлому покровителю, именно такое, какое было, когда я жила там, в другом месте, где рождалось большое количество стихов, сказок, повестей и рассказов.

Купол надо мной расширяется. И вот уже нет ни звуков, ни шорохов, идущих от мира. Я в вакууме. Голова моя совершает странные движения. Словно я хочу встряхнуть массу своего мозга. Со стороны может показаться, что у меня мелкая нервная трясучка. Вот голова стала совершать некие вращательные движения. Внутри мозга, в верхней части, устанавливается как бы пустота. Я еще чуть встряхиваю головой, будто вскрываю ее для выхода мыслей. А может быть, входа?

Такое состояние мне известно. Я знаю, сейчас авторучка будет с большой скоростью скользить по бумаге, записывать, почти без правок потом, мои мысли, ощущения, фантазии. Говорят, что это «чакры» открылись в Космос. Я не знаю, чакры это или нет. Я только знаю, что с этой минуты меня уже нет на земле.

Как-то ночью меня посетило это самое состояние. Только происходило все на противоположной стороне квартиры, с окном на северо-восток, а не на юго-запад, как сейчас. Тогда, не отрываясь, я написала фантастический рассказ «Планета созвездия сверкающих звезд». Очнулась, не поняла, где нахожусь. Кто-то потом пояснил: это душа возвращалась в астральное тело. Наверное, возвращалась.

Итак, я готова к общению, — мысленно фиксирую свою готовность.

Дом в деревне Мария купила по случаю. Одна знакомая присоветовала, говорит:

— Что сидишь в городе, в своей крошечной комнатушечке, на общей кухне с соседями? Тебе как писательнице простор нужен, пустота, независимость от внешней среды. Вот и изолируйся. Деревня глухая, других поселений вокруг мало, лес да болота в округе, санный путь зимой, летом — лесные тропы в цивилизацию. В деревушке той всего две старухи живут да дед замшелый. А дом ладный, почти задарма.