Юрий Жуков - Летописцы Победы

А полноватый, круглолицый, вечно спешащий Борис Король. Он, действительно, был королем всегда оперативных, содержательных репортажей с места боев…

А Павел Крайнов, вот уж кого у нас любили. Невысокий, изящный, тихий — смельчак во фронтовых командировках и трудяга в редакции, — вместе с ним мы летали через линию фронта, к партизанам. Он упорно учился, стал японоведом. Во время войны в Корее, уже демобилизованный, штатский, он писал для «Литературной газеты» обзоры военных действий, их ждали и читали с огромным интересом.

Еще и еще вспоминаю милого Петра Огина. Он погиб. А какого писателя мы в нем потеряли! Его корреспонденции привлекали внимание образностью, широтой мысли, в них чувствовалась рука оригинального прозаика, копившего опыт, — он начинал свежо и сильно.

А Савва Дангулов — ныне известный писатель. Еще до войны был он специальным корреспондентом газеты на подмосковном аэродроме, откуда стартовали тогда воздушные асы в знаменитые перелеты. Во время войны писал для газеты очерки-портреты. Савва был большим тружеником, не любил тратить время на разговоры в коридорах редакции, и, когда он покидал спорящих, чтобы сесть за стол, я неизменно говорил ему вслед: «Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал». Он, оборачиваясь, широко улыбался.

Вспоминаю Ваню Гаглова, добродушного балагура и точного работника. Мы часто встречались и после войны у Николая Тихонова, он был другом поэта еще со времен ленинградской блокады, сейчас он — научный сотрудник Института марксизма-ленинизма; Михаила Зотова, курносого забияку, безотказного автора на темы партийной жизни армии. На днях прочел его прелестную книжку о птичках. Да, именно о них. Как их ловят, бережно содержат дома в клетках, наслаждаются их пением, а потом выпускают на волю. Это уже вторая его книга. Почему раньше такого не писал? — спрашиваю автора. Он комически разводит руками: «Так ведь…»;

Рувима Морана, худощавого, нервного, легко ранимого душою и первого краснозвездовца, раненного на войне. Теперь это известный переводчик поэзии, его подпись под стихами иноязычных поэтов как знак качества самого оригинала;

Павла Трояновского. Красивый, с бесовским огоньком в цыганских глазах, он почти не вылезал из «собкорства» на фронтах, публиковался едва ли не в каждом номере газеты. А спустя сорок лет после боевой страды выпустил отличную книгу, написал про войну «от звонка до звонка», написал сжато, уверенно, с магией «эффекта присутствия», всегда дорогой читателю.

А Марк Вистинецкий, долговязый, похожий фигурой на диккенсовского Джингля из «Записок Пиквикского клуба», он так виртуозно правил статьи, выписывая на полях каллиграфическим почерком сложные узоры, что оригинал превращался в богатую мозаичную композицию.

А Зигмунд Хирен, с вечной папиросой в уголке губ, один из тех спецкоров, какие принадлежали к «подразделению особого назначения» редакции. Не помню случая, чтобы он не справился с порученным делом.

А Викентий Дерман, командир-строевик с общевойсковой подготовкой, он прибыл с курсов «Выстрел» в газету нехотя, но очень скоро невозможно было представить себе редакцию без его компетентного пера.

А Николай Асанов… Он начинал как поэт, ходил в «констромольцах» — так называлась у Сельвинского группа молодых времен манифеста поэтов-конструктивистов. Я привлек его к газете, он оказался высокополезным сотрудником. Его очерк о партизанах Белоруссии получил тогда широкую известность. Речь шла о том, как оккупанты захватили и повесили на площади командира партизанского отряда. На следующий же день народные мстители подорвали немецкую комендатуру и подбросили немцам письмо, в котором были слова: «Так будет и впредь» — и подпись повешенного. «Кого же мы сунули в петлю», — растерялись каратели. С помощью провокатора они добрались до нового командира, казнили и его, а в ответ новые и новые акты диверсий и мщения сотрясали фашистский гарнизон. И каждая акция партизан сопровождалась запиской того, первого вожака отряда. То было выражением бессмертия народного сопротивления. Первый командир воскресал и воскресал в неугасимой партизанской борьбе и как бы восклицал: «Нет, вы нас не возьмете!» Рассказываю содержание по памяти, может быть, что-то и не точно, но за смысл ручаюсь.

Когда в приказе Верховного Главнокомандующего было сказано: взят Минск, редактор спросил, нет ли литературного материала, подходящего к событию. Я озаглавил очерк — «Человек из Минска» и сдал в набор. Наутро позвонили из секретариата Сталина, спросили, кто такой Асанов? Дежурный поднял на ноги редактора, потом меня (все мы жили на казарменном положении), я помчался за город, в поселок Заветы Ильича, где жил тогда Асанов. Ни улицы, ни номера дома не знал. Но нашел Асанова, усадил его писать краткую биографию и, сунув ее в планшет, помчался обратно.

Впоследствии Николай Тихонов рассказал мне, что на заседании Государственного комитета по присуждению премий Сталин спросил: «А кто читал повесть Николая Асанова «Человек из Минска»? Общее молчание. Тихонов о такой повести и слыхом не слыхал. «Я просто сконфузился, — рассказывал Тихонов. — Кажется, все читаю, а тут проморгал целую повесть». Сталин походил по комнате и с досадой заметил: «Жаль, что никто не читал, очень хорошая повесть». Помолчал и добавил: «Как видно, у меня свободного времени больше. Но что ж обсуждать, если никто не знает». Тихонов был смущен и расстроен.

— Тебе не попадалась эта повесть? — спросил он.

— Да не повесть «Человек из Минска», не повесть, — вскричал я, — а газетный подвал! Напечатан у нас, в «Звездочке». Очерк хороший, символика его прекрасна. Но очерк это, не повесть, понимаешь?! Хотя, как посмотреть!..

Тихонов смотрел на меня в растерянности…

Всех, кого знал я в «Красной звезде», кого любил, с кем дружил или просто приятельствовал, здесь не перечислишь. Пришлось бы опубликовать список штатного состава редакции, да еще фамилии тех писателей, кто, как Александр Авдеенко, Микола Бажан, Петрусь Бровка, Борис Лавренев, Сергей Михалков, Вадим Кожевников и многие, многие другие, присылали в «Красную звезду», не служа в ней, свои очерки и статьи, кому заказывала газета стихи и рассказы, как, например, Борису Пастернаку, Александру Твардовскому, Самуилу Маршаку, Леониду Мартынову, Николаю Асееву, совсем молодому тогда Юрию Нагибину и человеку уже в больших годах, бывшему солдату Иностранного легиона Виктору Финку, Мариэтте Шагинян, Евгению Воробьеву и Михаилу Светлову…

Многих из моих друзей-краснозвездовцев уже нет в живых, с другими развела жизнь, с третьими встречаюсь и теперь. И начинается: «А помнишь?..»

Я пишу лишь о тех, с кем вместе все годы войны трудился в «Красной звезде», да и то далеко не обо всех, и так бегло, что самому совестно, а сколько журналистов и писателей работало во фронтовых, армейских и дивизионных газетах! Подчас нм приходилось куда труднее, чем нам, «центральным». С честью и славой делали они свое дело. И дай бог, чтобы в тех испытаниях, какие выпадут на долю нашего Отечества в будущем, новые люди действовали пе хуже. Жаль, что в Москве нет памятника Неизвестному военному корреспонденту. Подобного нет ни в одном городе мира, но ни в одной стране никогда не было, такого слияния журналистского корпуса с армией, как у нас в годы великой войны.