Владимир Проскуряков - Парацельс

Доктор Теофраст отрицает авторитет Гиппократа, Галена и Авиценны — столпов медицинской науки, — такие слухи ходили о нем.

Доктор Теофраст лечит новыми, никому неведомыми средствами и употребляет страшные яды.

Доктор Теофраст сам изготовляет лекарства и не признает искусства аптекарей.

Да полно, доктор ли он? Откуда он взялся? Окончил ли он университет? Просто он самозванец и шарлатан. Недаром, когда его прижали к стенке этими вопросами, он дерзко ответил: «Уменье излечивать делает врача и дела создают мастера, — не король, не папа, не факультет, не привилегии и не университеты».

Этот человек ведет жизнь бродяги и авантюриста.

Посмотрите на Теофраста: он выглядит, как извозчик. Вот он проходит по улицам Базеля: он одет в простую рубаху, как ремесленник, даже в воскресенье его видели в полукафтанье камчатой ткани пепельного цвета, а на голове у него черная шапочка. Где же знаки его докторского достоинства — мантия и берет, золотая цепь и кольцо? Мало того, он смеет поносить истинных врачей, облекающихся в освященный веками и правилами костюм. Вот что говорит этот опасный человек:

«Врачу подобает свою мантию с пуговицами носить, свой пояс красный и все красное. По какой же причине красное? Поелику крестьянам весьма нравится; а также волосы напомаженными и берет на них, на пальцах же кольца, в коих бирюза, изумруды и сапфиры, и да еще притом не из стекла ли, поддельные — и тогда-де будет к тебе больной доверие иметь. Ах ты, любезный мой! Ах ты, господин мой доктор! Сие ли есть медицина? Сие ли клятва гиппократова? Сие ли хирургия? Сие ли наука, сие ли смысл? О, ты, серебро поддельное!»

«Хвалю я спагирических врачей, ибо они не расхаживают в праздности, роскошно в бархат, шелк и тафту одетые, с золотыми кольцами на пальцах, с серебряным кинжалом на боку, на руки белые перчатки напялив, но с терпением день и ночь в огне о работе своей пекутся. Не разгуливают попусту, но отдых в лаборатории находят, а платье носят грубое, кожаное, шкурой либо фартуком завешанное, о кои они руки вытирают; пальцы свои в угли, в отбросы и всяческую грязь суют, а не в кольца золотые, и подобно кузнецам и угольщикам закопчены. И роскоши посему не предаются».

И вот теперь этот шарлатан и авантюрист с внешностью извозчика или угольщика займет место городского врача. Больше того, он станет профессором Базельского университета.

Дело в том, что с 1508 года место городского врача было связано с профессурой. До этого в университете была лишь одна должность ординарного профессора, а в указанном году магистрат обязался создать другую, но, чтобы не отягощать городской кассы лишними расходами, совместил ее с имевшейся должностью городского врача.

Не бывать этому! Факультет и врачебное сословие Базеля начали войну с новым доктором, ставленником магистрата и реформаторской партии.

Университет вспомнил свое старое право выбирать преподавательский состав, которое фактически давно нарушалось магистратом. Врачебное сословие потребовало также, чтобы новый врач, прежде чем приступить к практике, держал экзамен при факультете и получил его разрешение.

Врачи выступили открыто против Теофраста, клевета о нем стала распространяться «в монастырях и на улицах», его пытались опорочить в глазах пациентов и подорвать его врачебную практику.

В бесплодной борьбе прошла зима 1526/27 года. Первого мая в университете начался новый семестр, а приглашенный магистратом профессор все не имел возможности приступить к преподавательской деятельности.

Надо было защищаться. Парацельс обратился к магистрату с пространным письмом:

«Благороднейшие, строжайшие, благочестивейшие, справедливейшие, разумнейшие, почтеннейшие, мудрейшие и всемилостивейшие государи мои. После того как я вашей строжайшей почтеннейшей премудростью физикусом и ординариусом назначен и утвержден был, мне испытать довелось, что доктора и другие лекари, кои здесь в Базеле пребывают, коварно за моей спиной в монастырях и на улицах меня, моего положения ради, вашей строжайшей, почтеннейшей премудростью мне пожалованного, всячески оскорбляют, поносят и хулят, через что я заметно лишаюсь моей практики и пользования больных, а также хвалятся, что они-де суть факультет и деканы, и что посему я якобы незаслуженно сне положение занимаю, кое мне ваша строжайшая, почтеннейшая премудрость, меня якобы не зная, мне пожаловала. Сие меня нимало не удручает, но весьма-горько мне, что я вашу строжайшую, почтеннейшую премудрость не удовлетворил и ее полностью не перенял (что, по их словам, так обстоит, а на деле не так), а посему их оскорбления и хулу (кои я с их стороны встречаю) мне вообще выносить и терпеть невозможно.

Но поелику я тех, кои по причине их невежества, свое здоровье разрушили и силы потеряли, с помощью бога всемогущего вновь на ноги поставил, то, полагаю, что достоин я чести, а не срама и грязных наговоров, и поелику я все же повелением вашей строжайшей, почтеннейшей премудрости в качестве ординариуса и физикуса назначен, в несомненной уверенности, что мне не более того присвоено, что я совершить в силах, и поелику надо мною начальствующие деканы и факультет — вы (а не они), то, быть может, мог бы я из ординариуса быть продвинутым в докторы.

Однако поелику прочие лекари такую власть здесь, как сказано, имеют, то признаю я, что гго сей причине оказался я заведен в такое положение, что князья города мне, за мое начинание, ни места, ни свободного действования не дают: посему моя смиреннейшая и покорнейшая просьба к вашей строжайшей и почтеннейшей премудрости, чтобы вы мне моего сословия вольности объявили и тем, коп сему противятся, ваше решение сообщили.

Далее, всемилостивейшие государи мои, имеются еще непорядки и в аптеках, кои в будущем могут мне, а также и больным; к большой невыгоде и вреду послужить; надлежит, чтобы они, когда сие понадобится, сведущими людьми посещались, дабы все, что сможет ко вреду послужить и во вред обратиться, было бы изъято и оставлено, а также, чтобы была взята клятва о негодных рецептах городскому лекарю доносить, не встречается ли среди оных рецептов таких, кои могут во вред многим послужить и уже к развеске назначены.

Также надлежит, чтобы ни один аптекарь с докторами общения не имел, даров от них не получал и в дележ с ними не вступал.

Также испытать надлежит, достаточно ли аптекари в своем деле опытны и искусны, дабы через их невежество ни одному больному в отношении его тела беды не приключилось, и дабы лекарства были приготовляемы самими аптекарями, а не малолетними учениками неразумными и в надписях и материалах неопытными, а также, чтобы они умеренную и подобающую расценку держали, дабы на множество людей не ложились тяготы, и чтобы все сие, как сказано, рассмотрению сведущих людей подлежало. Все сие я от вашей почтеннейшей премудрости не скрыл, но с наилучшим, добрым и честным намерением, дабы от злого умысла ни богатым, ни бедным беды не приключилось, все сие показал и доложил. Просьба моя к вашей строжайшей и почтеннейшей премудрости такова: чтобы я, моего сословии и долга ради, с пользою и честию для каждого, а особо в нижайшем почтенны и с доброй волей прилежно богу и людям служить мог. Тем самым себя вашей строжайшей, почтеннейшей премудрости поручая, остаюсь вашей строжайшей, почтеннейшей премудрости покорный Теофраст фон-Гогенгейм, обеих медицин доктор.»