Гайда Лагздынь - Две жизни в одной. Книга 1

К осени коза отъелась, растолстела так, что стала давать мало молока. Мы с братом наготовили для козы на зиму сена и веников. В сарае целая гора сушеной травы. На чердаке несколько веревок с березовыми букетами. Сытно козе будет зимой.

Я стою у ворот дома, поджидаю Дочку. Стадо давно прошло, а Дочки нет и нет. Спрашиваю соседей: «Вы не видели нашей козы?» Никто не видел нашей козы. Потом, когда стемнело, пастух привел козу, а на руках принес шустрого козленка.

— Берите, — говорит, — ваш.

— У нас не было козленка?!

— Не было, теперь есть, — сказал пастух.

Чудной козленок. Не успел родиться, а уже бегает по комнате. Через несколько дней мы отпустили его вместе с козой пастись в поле. Эти две скотинки доставляли нам много хлопот. Когда козы возвращались с поля, глядеть надо было в оба глаза. Один миг — и они уже на «вышке», где мы живем. Двери-то настежь. Особенно проворен козленок.

Зимой мы козу закормили, она захирела и стала давать в день всего стакан молока. Потом козы стали кашлять. Пришел ветеринар, сказал: «Козы заболели, пока не поздно, ликвидируйте».

Коз было жалко, но делать было нечего. Пришел сосед. Брат хмурился, я потихоньку плакала. Из козьего мяса мама наделала колбас.

— Зима долгая, понемногу и будем брать, — сказала мама.

Сначала мы отказывались от колбасы. Потом, когда пришли в кладовую, чтобы взять «немного», то увидели, что под потолком болтаются одни только веревочки. Колбасы не было. Ее съели кошки или крысы. Какие кошки? Какие крысы? Они бы и веревки съели. От голода сдохли все крысы. И кошки, наверное... А кто?

Несколько дней Феди Соколова нет в школе. С ребятами нашего класса он не дружит. У него приятели те, кто постарше.

— Все равно надо к Феде зайти, — сказала Таня.

На другой день она влетела в класс и на одном дыхании выпалила:

— Соколов сильно заболел. Он теперь без глаз. Ковырялся в гранате, она и взорвалась. И руки у Феди оторваны.

— Предупреждал же нас «Раз-два», чтобы не трогали военное оружие, а в школу сообщали.

— Предупреждал.

— А кто вчера во дворе по патронам булыжником бил?

— То пули, а не гранаты, — вымолвил один из одноклассников.

— И пуля прострелит, будь здоров! — загалдели ребята. — Но как же теперь Федя?

Мы всем классом пошли в больницу, но нас не впустили. Как же жить человеку без глаз и без рук? Этого никто не представлял.

В марте несколько дней у нас жила тетенька из-под Бежецка. Приехала она на машине и выгрузила в нашу кухню несколько мешков с луком. Днем луковая тетя продавала на базаре лук, а вечером возвращалась. И нам тетя дала немного лука. Жареный лук — это очень вкусно. Целая сковорода жаренного на масле лука!

Феликс предлагал продать подаренный лук, а на эти деньги купить картошки. Два ведра бы дали. Но мама не слушала Феликса. Она молча чистила лук.

— Продать завтра, когда хочется есть сегодня? — размышляла я, поглядывая на душистую вкусную кучу.

Мы съедаем сковороду жареного лука. Тетя сидит у стола красная, разморенная едой и горячим морковным чаем, считает деньги. Она заставляет и нас считать. У нее каждый день полная сумка денег.

Я складываю красненькие тридцатки в одну стопочку, зелененькие бумажки — в другую. «Луковая» тетя следит за нашими руками, как будто нам нужны эти замусоленные, пахнущие человеческой кожей и луком бумажки! Лук — другое дело. Сегодня мы сыты.

— Война по нашей земле не прошла, нет такого разорения. Живем лучше вашего, — говорит маме широкая «луковая» тетя. — Ты присылай к нам дочку, не стесняйся.

И вот я летом еду в деревню. За плечами вещевой мешок. Там два куска мыла. Мыло маме дал один дяденька с мыловаренного завода. Сами мы моемся настоем печной золы.

— Обменяешь в деревне на жито, — говорит мама.

Я тоже думаю, что обменяю мыло на жито. А еще я думаю, что привезу много еды. В мешке у меня Раскидайчики. Из разноцветных лоскутков я нашила кукол-клоунов и маленьких Би-ба-бо. Раскидайчики набиты опилками, а к кисточкам привязаны тонкие резиночки. Клоуны весело прыгают на резинках и машут пустыми рукавами.

Я долго еду на грузовой машине. Подо мной какие-то мешки, на мешках сидят люди. Моркины Горы проехали. Почему Моркины? Что горы — понятно. Сначала машина влезала, потом съезжала с большой горушки. Уже темно, хочется спать и есть.

— Скоро Бежецк, — говорит соседка.

Вдали неясно вырисовываются невысокие дома, церковь. Мне страшно. Я еще никогда не уезжала из дома. Мне хочется назад. Машина останавливается и мигом пустеет. Одна в чужом темном городе? Мне становится не по себе.

— Что с тобой, девочка? — старушка ведет меня в одноэтажную больницу.

— Чего расселась? — рыкнула на меня женщина средних лет в белом халате, как только старушка ушла.

— Мне плохо...

— Гляди, какая больная! Меньше по ночам шастать надо!

Я тихо ухожу, как только сестра отворачивается к шкафчику. Бреду по темной улице, ищу многоэтажную больницу с огромными окнами, такую, какая была в Ленинграде, куда мы ходили с мамой. Нахожу, но совсем другую.

— Ну, как дела? — я открыла глаза. Кругом светло и солнечно. И нет пугающей ночи.

— Хорошо, — тихо отвечаю улыбающемуся врачу.

— Вот и ладно. Полежишь денек — и домой к маме. Маленькая, а тоже нервишки, — говорит врач, обращаясь скорее не ко мне, а к нянечке.

— Ну что, сдрейфила? — в коридоре ко мне подсаживается белая рыхлая, с наглыми глазами, девица. — Куда едешь?

— К знакомой в деревню, — отвечаю я и рассказываю про «луковую» тетю.

— Да брось ты эту чужую бабу! Поехали ко мне! Я тут под городом живу. Вещи-то у тебя есть?

— Есть мешок. Там мыло.

— Мыло — это хорошо. Золой надоело мыться. Мыло давай, чтоб тебе не тащить. Встретимся у входа в городской сад. Он у нас один.

На следующий день, напрасно прождав новую знакомую, уныло бреду от города в сторону деревни, где живет «луковая» тетя. В мешке у меня один клоун-раскидайчик. Двух девица выпросила, одного доктору подарила. Доктор смеялся, прыгал вместе с раскидайчиком на одной ноге, как мальчишка. Другой ноги у врача не было. Вместо нее — деревянная, выточенная из бревнышка. Доктор был на фронте.

Двадцать километров — путь небольшой, но хочется есть, и потому, наверно, по проселочной дороге не иду, а тащусь, плетусь нога за ногу.

«Так и надо! — сердито думаю я. — Вот сяду за стогом сена и буду сидеть до утра. Пусть волки съедят, раз такая растяпа, или с голоду помру». Обхожу стог, сажусь на землю и вижу перед собой большую желтую брюквину. Ее называют почему-то бухмой. Какая это была бухмина! Слаще ни до того, ни после этого не едала.

— Приехала? — заулыбалась «луковая» тетя, увидев меня. — Заходи! Отдавай мешок! Небось обголодалась? Сейчас драчену вытащу.