Альфред Руббель - «Тигры» в снегу

Альфред Руббель, будучи ефрейтором, уже в июле 1941 года получил страстно желанный значок в серебре за танковый бой. Свидетельство о награждении было подписано командиром 12-й танковой дивизии генерал-полковником Йозефом Харпе.

На один из танков IV 12-й танковой дивизии погрузили бревна. Они должны обеспечить ему проезд по покрытым грязью дорогам.

По грунтовым дорогам немецкие соединения пробивали себе путь все глубже в сердце России.

Наступление в зоне группы армий «Центр» после первых больших успехов остановилось перед воротами Москвы. Стратегическая цель — взятие Москвы до наступления зимы — достигнута не была. Гитлер изменил начальные планы и искал удачу на флангах. На юге, еще в 1941 году, должны были быть взяты устье Дона и Ростов. Индустриальные районы вокруг Кременчуга и Днепропетровска должны были оказаться в немецких руках, как и позиции для наступления на кавказскую нефть. На севере сначала должен был пасть окруженный финнами и немцами Ленинград, что дало бы большой пропагандистский эффект. Для этого группа армий «Север» была усилена 39-м моторизованным армейским корпусом.

После нашего длинного марша мы начали наступление вдоль шоссе из Тосно в Колпино. Лесная и болотистая местность, пересеченная большим количеством рек, тормозила успешное наступление моторизованных и танковых частей. Кроме тяжелой местности нам приходилось бороться с ожесточенным сопротивлением русских на южном оборонительном кольце. Все ухудшавшаяся погода и русская авиация делали нашу жизнь тяжелой.

Бои на окраине города, мы видели ездящие городские трамваи, продолжались для меня только с 25 августа по 3 сентября. Незабываемые картины из этого времени все еще стоят у меня перед глазами. Уже были заморозки. Нам надо было выдержать грязь, дождь, вшей и противника, а у нас еще не было большого опыта войны в России.

Кадр, снятый немецким фотоаппаратом для дальней съемки, — силуэт Ленинграда, который не должен был быть завоеван, а должен был вымереть от голода. Слева шпиль на башне Адмиралтейства, справа мощный купол Исаакиевского собора и портовые краны.

3 сентября, во время передышки в бою, я открыл люк моего танка. Возле танка разорвалась мина, и меня ранило осколками, но, как позже выяснилось, не очень тяжело. «Множественные осколочные ранения в голову, спину и заднюю часть» — так было написано в моей истории болезни. На Ю-52 меня из Тосно перевезли в Чудово, там я несколько дней пробыл в лазарете, оттуда меня поездом — мы ехали примерно неделю — отправили в госпиталь в Швайнфурт. Мы ехали прекрасной ранней осенью по спокойной Германии и прибыли в качестве «почетных граждан нации» во Франкию, как раз когда там начался сбор винограда. Почти три месяца я оставался там. Это было прекрасное время.

Сестры выгуливают фокстерьера старшего полевого врача, который кроме работы в лазарете продолжал работать в своей частной курортной практике.

Хельмут и сестра Рут из Зонненберга.

Хотя Альфред Руббель был ранен уже в сентябре 1941 года, удостоверение о награждении значком в черном за ранение он получил только 3 июня 1943 года. К этому времени он уже был унтер-офицером.

Три самые милые сестры, слева Анни из Штокхайма, потом Мария из Кронаха и Тина из Лихтенфельса. Сестер Красного Креста также любя называли «карболковые мышки». Карболка — это средство дезинфекции, которое повсеместно использовалось в госпиталях.

Раненных в голову по дороге выгрузили в Вюрцбурге, там была университетская клиника. Должно было быть примерно 10 сентября, когда остальные раненые прибыли в Швайнфурт. Я попал в так называемый резервный госпиталь, который был устроен в католическом доме престарелых. Моя кровать стояла в большом зале. Я в какой-то степени мог самостоятельно передвигаться, опираясь на палку, нас к этому поощряли. По дороге мы не прошли очистку от вшей, хотя это был в своем роде «пропуск в рейх», поэтому нас очистили в лазарете. У меня забрали мою красивую черную танковую униформу, с дырками от осколков, и выдали полевую серую. Как только я смог подняться, я пошел в погреб, нашел там в большой куче мою черную униформу, которую уже продезинфицировали, завернул ее в газету и спрятал, потому что я знал, что если ее сдадут на склад, то я ее потеряю. Потом я договорился с внушающей доверие уборщицей о том, что она мою униформу зашьет, постирает и погладит. Через неделю я был снова в черном.

Мы быстро освоились в Швайнфурте, получили разрешение на выход и должны были находиться в госпитале только во время приема пищи и осмотров. Тогда, осенью 1941 года, раненые солдаты в западной и южной Германии были редкостью, и нас передавали от одних желающих о нас заботиться к другим. Примерно через 14 дней легкораненых, способных передвигаться самостоятельно, перевели в окрестности Бад Киссингена, я думаю для того, чтобы перед фронтом дать нам побыть на курорте. Мне это совсем не понравилось, потому что я в Швайнфурте успел завести знакомство с одной милой девушкой. В Бад Киссингене меня поселили в принадлежащем одной страховой фирме не очень большом санатории «Рона», который теперь назывался «Второй резервный госпиталь Бад Киссинген».

Через несколько дней я понял, что остаться в Швайнфурте было бы ошибкой. Мы жили в номере на двоих с милым Хельмутом Кведнау из Рагнита, за нами ухаживали молодые медсестры, и нам было хорошо. В Швайнфурте в качестве старшей медсестры у нас был «драгун», которую взяли бы в любую роту самым злым фельдфебелем. В Бад Киссингене же все было легко и жизнерадостно. Я научился ценить франкское вино, мы ходили в кино и театр, скучать нам было некогда.