Альфред Руббель - «Тигры» в снегу

Сначала все было плохо. Я доложился новому командиру батальона капитану доктору фон Динст-Керберу и адъютанту батальона обер-лейтенанту Хеерляйну. Меня они не знали, как и я их. Меня послали в 3-ю роту. Это меня совсем не устраивало, потому что я надеялся попасть обратно в «мою» 1-ю роту. 3-й ротой командовал обер-лейтенант барон фон Розен. Ротными офицерами были лейтенанты Корре и Рамбов, все они были мне незнакомы. Я заметил, что личный состав за восемь месяцев моего отсутствия с апреля 1944 года поменялся, и я, по причине моего долгого отсутствия, стал никем. Я поехал в роту, она стояла в маленьком населенном пункте под названием Борбалы Пусста. Танка у меня не было, и я сидел в развалинах сеновала, где размещалось командование роты. Ощущения, что командир роты особо рад моему приезду, у меня тоже не было. 3-я рота еще с 1942 года была отдельным подразделением, плохо связанным с батальоном. 3-ю роту в свое время перевели в наш батальон из 502-го, и она до сих пор не смогла к этому привыкнуть. Кроме того, у нее было многолетнее соперничество с 1-й ротой на тему, какая рота лучше. Поэтому все думали, что я, из 1-й роты, никак не мог быть большим подарком. После двух дней бессмысленного сидения мне это слишком надоело, и появилось чувство, что от меня хотят избавиться.

Капитан доктор Нордевин фон Динст-Керберу, командир 503-го тяжелого танкового батальона с декабря 1944 года по май 1945 года.

Я пошел к командиру роты и заявил, что или мне дают какое-то задание (это означало, что мне должны дать танк), или я ухожу в обоз. Я на своем горбу вынес больше месяцев войны, чем остальные офицеры, проверять меня на вшивость было бы недостойно, это не пошло бы на пользу моей репутации в роте. Командир роты Розен рассмотрел вопрос и разрешил эту ситуацию, спровоцированную, на мой взгляд, ротным фельдфебелем, фельдфебелями и офицерами роты. В ротном обозе ко мне тоже отнеслись не очень дружелюбно, я должен был защищать себя от нетоварищеского отношения. Я признаю, я не смог бы найти свое место в 3-й роте. Но я этого и не хотел, меня тянуло в 1-ю роту. Но назначать меня в 1-ю роту не хотели, опасаясь дисциплинарных сложностей — там были мои товарищи, с которыми я когда-то был в одном звании, а теперь я стал бы их командиром. В это трудно было поверить. Количество танков все время сокращалось, роты сводились в боевые группы, границы между ротами стирались, все время был контакт с людьми из других рот. Но неприязнь между мной и 3-й ротой сохранилась, и она сохраняется до сих пор! Примерно 10 лет назад я полностью прекратил общение с ветеранами из 3-й роты, потому что они меня упрекали в том, что в написанной мной истории батальона роль 3-й роты освещена неправильно. С Розеном лично я, напротив, во время службы в бундесвере и до сих пор в близких дружеских отношениях. Номинально я остался командиром взвода 3-й роты.

По многим причинам бой у Замолы мне особенно запомнился, хотя он не был важен с точки зрения общей обстановки. Сводка вермахта от 25 января 1945 года так сообщала о военной обстановке: «В Венгрии наши наступающие части прорвали сильную противотанковую оборону врага между озером Веленсе и Дунаем и продвинулись до участка Вали».

Мы были подчинены 4-й кавалерийской бригаде генерал-майора Хольсте для тактического наступления и должны были вместе с частями 5-го кавалерийского полка начать атаку у Замолы на рассвете 25 января. Командовал боевой группой ротмистр граф Плеттенберг. 24 января, около 23.00, у Плеттенберга состоялась выдача приказов на атаку, присутствовали все командиры, включая командиров танков. От нашего батальона были три или четыре «Королевских Тигра» под командованием лейтенанта Бейера. Мы получили превосходные указания, я редко получал такие хорошие и подходящие к обстановке приказы. Плеттенберг умел коротко и доходчиво объяснить задачу, собрать мнения присутствующих и выработать решение.

Было очень холодно, примерно минус 10 градусов. Началась обычная процедура прогревания мотора, передач и аккумуляторов. При атаке занятых врагом позиций важно было внимательно смотреть, врагом танков были не только противотанковые пушки, но и мины, которые легко было спрятать в снегу. Из кукурузного поля по нам открыли огонь 7,62-сантиметровые противотанковые пушки, которые нам сделать ничего не могли. Мы бросились в атаку на эти пушки и приехали на установленное для их прикрытия минное поле. Обе гусеницы были взорваны. Русские были мастерами минного боя. Они устанавливали дешевые мины в деревянных ящиках или в пропитанной парафином бумаге, не считаясь с трудозатратами. Против мин «Тигры», которым танки и противотанковые орудия не могли ничего сделать, были относительно беззащитны. Мы пренебрегли разведкой, и я получил урок, который имел плохие последствия. Теперь подробности: ночью мы заняли исходные позиции и много часов ждали начала атаки в 07.00. Недооценка врага всегда была ошибкой. Но когда, кроме того, считаешь врага дураком, за это всегда жестко наказывают. Как только посветлело, мы выехали на наших стальных колоссах на поле и остановились на минах под огнем противотанковых пушек. Ночью русские стянули большое количество противотанковых пушек и установили мины. Мы должны были поставить себя на место врага и понять, что он примет эти или аналогичные меры. Была тихая, ясная зимняя ночь, враг слышал шум наших моторов, когда мы выдвигались на исходные позиции. Атаковать в этих условиях было большой ошибкой. Если наши планы нельзя было поменять, то атаковать надо было с другого направления. Тогда бы мы встретили только танки, а они не могли нас ничем удивить, ни как-то повредить. Тот, кто вел «Тигры» в атаку, должен был думать головой. Это была абсолютно классическая ситуация для нашего противника: «Тигр» со сбитыми гусеницами неподвижно стоит на минном поле под огнем противотанковых пушек. Его расчеты полностью оправдались. Мы хотели продать наши жизни как можно дороже и стреляли по иванам из нашей 8,8-сантиметровой пушки, пока по нам лупили четыре или пять русских 7,62-сантиметровых пушек, стоявших на расстоянии меньше чем 1000 метров на краю неубранного кукурузного поля. Водитель уже был ранен, но экипаж башни был еще в строю. Во время очередного выстрела из нашей танковой пушки раздался странный звук. Я посмотрел в прибор в командирской башенке и увидел необычную картину: наша пушка стала намного короче, чем обычно, и до кожуха раскрылась, как листья пальмы, абсолютно симметрично. Из большого количества попавших по нам снарядов один попал в пушку и вызвал разрыв ствола. Теперь огонь по врагу стал невозможным, а иваны стреляли по нам из всего, что у них было. Наше положение не было приятным. Выйти из танка было невозможно. Тут мы заметили, что по нам больше не попадают. Пошел снег, и видимость упала до 50 метров. Мы забрали раненых и помчались назад. И, как только мы добрались до наших товарищей, которые прятались в низине, снег кончился. Мы опять были живы!