Владимир Семичастный - Лубянка и Кремль. Как мы снимали Хрущева

Процесс переоценки прошлого и вскрытия пороков периода культа личности Сталина затронул также страны Восточной Европы. В наибольшей степени он осложнил развитие двух из них— Польши и особенно Венгрии…

В 1956 году в Будапеште высший партийный пост оставил Матьяш Ракоши, на котором лежала своя доля ответственности за проявления культа личности в Венгрии. Его заменил Эрне Гере. Эта замена была произведена с целью установления спокойствия в стране, создания условий для анализа ошибок прошлого и их исправления.

В октябре 1956 года Гере направился с визитом в Румынию— высшие венгерские руководители покинули пределы своей страны в пору чрезвычайно сложной ситуации. В это же время волнения начались в Польше. Реагируя на польские события, венгерские студенты вышли на демонстрацию в Будапеште, что явилось толчком для проявления насилия и в самой Венгрии.

Руководство быстро теряло контроль над ходом событий. Не помогло возвращение на пост главы правительства Имре Надя, политика, ранее отозванного со своего поста из-за конфликта с Ракоши. Тогда советские танки впервые выехали на улицы города, чтобы восстановить порядок, после чего они вернулись в места своего расположения.

Гере был смещен. Новым человеком, занявшим освободившийся пост, стал Янош Кадар. Но уже ни он, ни Надь, находившийся во главе правительства, не смогли предотвратить нового кровопролития.

В то время, когда между Москвой и Будапештом шли переговоры, открывавшие перед венграми возможности собственными силами навести в стране порядок, председатель венгерского правительства Имре Надь выступил с заявлением, что его страна выходит из Организации Варшавского договора, и одновременно обратился в Организацию Объединенных Наций с призывом признать венгерский нейтралитет.

Разгоравшаяся гражданская война требовала все новых и новых жертв. После консультаций с ведущими представителями остальных стран — участниц Варшавского договора — советское руководство приняло решение вторично использовать войска и нормализовать положение в стране.

Во время венгерских событий я находился в Югославии во главе комсомольской делегации. Поездка близилась к концу. В Загребе мы паковали чемоданы, намереваясь на другой день улететь домой. Однако намеченный отлет не состоялся: секретарь югославского Союза коммунистической молодежи Мико Триполо (он потом возглавил компартию Хорватии, но впоследствии его исключили из Союза коммунистов за национализм) пришел с неожиданной новостью — завтра нас ждет у себя сам президент Тито.

Приглашение Тито нас поразило. После ряда лет взаимных нападок отношения между нашими странами только начинали налаживаться. Мы были одной из первых за долгое время молодежных советских делегаций в Югославии, где пробыли почти месяц, но о возможности подобной встречи ни разу не было сказано ни словам Понятно, что это приглашение мы приняли.

Президент в то время находился в своей резиденции на острове Бриони, и у него, как нам сообщили, собирается для обсуждения происходящих в Венгрии событий все югославское Политбюро.

Уже почти ночью мы выехали в Пулу— небольшой городок, неподалеку от которого — примерно через километровый пролив— расположен остров Бриони. Погода была ужасной, дорогу заносило снегом. Еле доехали.

Когда мы прибыли на Бриони, югославское руководство еще заседало, нам предложили ознакомиться с островом — в фаэтонах или на автомашинах. Мы, конечно, выбрали лошадей. Остров был крошечный.

Сама встреча с Тито длилась примерно полтора часа. Он говорил по-русски, без переводчика, так что мы хорошо друг друга понимали.

Югославская печать, газеты «Борба», «Политика», другие издания, освещала происходившие события в соседней Венгрии весьма широко и объективистски. Их толкование не определялось классовым подходом, как того мог ожидать человек от печатных органов коммунистической партии. Фотографы и репортеры сообщали о том, что происходит на улицах, описывали, как демонстранты убивают коммунистов и полицейских, как вешают их за ноги, как стражи закона, наоборот, убивают демонстрантов, однако из всех этих материалов было невозможно определить, на чьей стороне стоят сами журналисты.

Во время беседы я не сдержался и спросил прямо:

— Товарищ Тито, как понимать то, что ваши газеты освещают венгерские события как бы со стороны и не высказывают своего мнения о происходящем, не говоря уже об оценке ситуации сточки зрения коммунистов?

Ответ Тито был неожиданным для нас:

— Наши газеты не являются органами Союза коммунистов Югославии. Да, Союз коммунистов является их издателем, однако журналисты вовсе не обязаны смотреть на вещи под тем же углом зрения, что и Центральный Комитет. Они и их главные редакторы имеют свои подходы и оценки.

Тито не понимал, как мог Гере сразу же после вступления в новую должность оставить свою страну, находившуюся в сложнейшей ситуации, и вместе с другими членами высшего руководства отправиться с визитом в Румынию.

Ведь когда студенты вышли на улицы, оказалось, что нет никого, кто мог бы поговорить с ними, выслушать их требования, наконец, успокоить их. Тито вспомнил, как ему однажды случилось обратиться с балкона к разбушевавшимся толпам:

— Тогда было достаточно спички, и все, что возводилось долгие годы, было бы разом уничтожено. Только от умения и ответственности вождя зависит, насколько он в состоянии успокоить массы.

В отношении того, что Советский Союз, стремясь нормализовать обстановку в Венгрии, дважды посылал туда своих солдат, Тито сказал:

— В первый раз это было излишне. Тогда, полагаю, венгерское руководство могло бы справиться с ситуацией само.

— Наши ведь быстро покинули улицы, и жизнь в Будапеште стала возвращаться в нормальную колею, — возразил я, — однако вскоре произошел новый всплеск волнений, и вновь пролилась кровь.

— Второе вмешательство Советской армии было правильным, — признал президент. — Уже невозможно стало пассивно наблюдать за тем, что происходит. Если бы туда не послал свои войска Советский Союз, мы сами сделали бы это.

Когда позже мы знакомили Хрущева с содержанием нашей беседы с президентом Югославии, тот облегченно вздохнул:

— Слава богу, что Тито видит ситуацию хотя бы так.

Дня через два Хрущев вновь звонит мне и рассказывает, что Тито накануне в харчевне в Пуле произнес перед собравшимися вполне антисоветскую речь.

— Слушай, он трезвый был, когда с тобой разговаривал? — спросил Хрущев. — Какова же его действительная позиция в этом вопросе? В Пуле Тито по существу обвинил Советский Союз, нашу партию и меня во всех грехах. Непонятно, что это с ним произошло! — И добавил: — Тито есть Тито. Очень трудно с ним вести разговор.