Владимир Семичастный - Лубянка и Кремль. Как мы снимали Хрущева

В начале шестидесятых годов чекисты Ростовской области обнаружили, что в одной из местных типографий в отдаленном районе печатают этикетки для водочных бутылок. Здесь из неучтенного спирта изготовляли подпольно водку и реализовывали ее через магазины. Таких магазинов было около двадцати. До нас расследованием занимались органы внутренних дел. Однако далеко не продвинулись: спекулянты не жалели денег на взятки, и сигналы о подпольном изготовлении и продаже водки уходили в песок.

У следователей КГБ своей работы в то время было немного: по политическим мотивам арестов почти не производили. Вот и представилась возможность поддержать свой профессиональный уровень. По этому делу проходили более трехсот человек. Взятки, которые предлагали чекистам родственники арестованных, достигали сумм в несколько десятков тысяч рублей. Не забывайте, что тогда телевизор стоил шестьсот, а автомобиль— семь-восемь тысяч рублей. Однако среди наших людей не нашлось ни одного, который польстился бы на эти грязные деньги. Они честно завершили свою работу.

От подчиненных я требовал жесткой дисциплины. Я считал, что их жизнь должна быть скорее аскетической, чем вольной. Однажды до меня дошло сообщение, что в одной из областей чекисты увлеклись садоводством, автомобильным и водомоторным спортом. Пришлось на одном из собраний партийного актива объяснить свое отношение к таким явлениям. Рассуждения сводились к следующему: если у чекиста появились садоводческий участок, автомобиль, а у некоторых и моторная лодка, то сколько же времени у него остается на работу? Одно добывание всевозможных деталей, запчастей, стройматериалов заберет бездну времени (у нас торговля была еще далека от того, чтобы можно было зайти в магазин и купить все необходимое). При этом опаснее всего, когда работник КГБ, увлекаясь поисками понадобившихся ему вещей, оказывался обязанным тем, кто ему помогал что-либо заполучить. У такого чекиста руки да и совесть оказывались далеко не чистыми, а сам он становился зависимым от разного рода дельцов.

Могут сказать, что такие требования были связаны с определенным ограничением личной свободы. Однако каждый, кто принимает решение быть чекистом, должен сам себе ответить на этот вопрос.

Органы безопасности имели лучшее, чем у многих других, материальное обеспечение, сотрудники получали доплату за звание. Были свои санатории, пансионаты, детские лагеря и многое другое. Все хорошо знали: малейший проступок— и они свою работу и привилегии могут потерять.

Шестидесятые годы уже далеко не были похожи на те времена, когда чекисты в регионах чувствовали себя бесконтрольными, а порой и безнаказанными. Никто уже не мог спрятаться в тени. Структура организации в центре и на местах была такой, что вышестоящий начальник без особого труда мог контролировать небольшое число офицеров. Громадную роль в воспитании и контроле за моральным обликом чекиста играли партийные организации. А чекисты почти все были коммунистами.

К тому же работник КГБ периодически оказывался в поле зрения различного рода проверок, проходил аттестацию. Входе их каждому напоминали, какие просчеты он допустил, оценивалась его профессиональная пригодность.

Соответствующие отделения Второго главного управления занимались промышленностью, стройками, транспортом. Если, например, случалось много аварий на железных дорогах с тяжелыми последствиями, то контрразведчики подвергали эту проблему анализу, устанавливали причины аварий, приходили к определенным выводам. В особо серьезных случаях мы информировали о результатах Центральный Комитет партии и правительство. Поначалу изучали также настроение людей и их реакцию на важнейшие в стране события, Хрущев дал себя убедить в том, что анализ морально-политического и психологического настроения в том или ином коллективе — вовсе не дело КГБ. Он согласился, что этим, а также реакцией населения на партийные решения следует заниматься партийным организациям, что знать настроение молодежи следует комсомолу, а проблемы трудящихся профсоюзам. От агентов, которые не умели ничего иного, кактолько сообщать, о чем говорят в очередях и на рынках, да показывать пальцем на авторов анекдотов, мы почти полностью избавились.

Много внимания КГБ уделял работе предприятий, выпускающих военную продукцию. Главное — это охрана секретов, защита от проникновения вражеской агентуры. На крупнейших предприятиях существовала должность заместителя директора по режиму (секретности), которую занимал человек с офицерским званием. В министерствах, занимавшихся вопросами, связанными с атомными и ракетными делами, существовали даже должности заместителей министров, отвечающих за соблюдение режима секретности.

Но, как бы мы ни старались, порой нас огорчали некоторые досадные явления. Были случаи, когда наши работники, два-три дня покрутившись около засекреченного объекта, пообщавшись с посетителями близлежащих кафе, баров, закусочных, возвращались с подробным докладом о выпускаемой продукции этих предприятий, схемой расположения цехов, даже с фамилиями ведущих конструкторов. Такой контроль помогал принять дополнительные меры по наведению должного порядка.

В стране с трехсотмиллионным населением сами работники КГБ собственными силами не могли бы справиться с поставленными перед ними задачами. Контрразведка имела свою сеть агентов. Контакты с ними отчасти основывались на согласии добровольного сотрудничества, а отчасти — и на плате за информацию.

Между агентом и доносчиком, разумеется, огромная разница. В годы массовых репрессий существовало немало так называемых информаторов, причем весьма часто это были самые настоящие доносчики. Их называли «стукачами». Вместо важной информации они снабжали КГБ множеством слухов и ложью, а сами при этом нередко сводили личные счеты с неугодными людьми. Конечно, ошибкой чекистов было то, что они не поставили надежной преграды потокам такой информации, а наоборот, во многих случаях еще и поощряли подобных доносителей, побуждая их к более активной деятельности…

Каждый день я получал море сводок и всевозможных донесений. Часть немедленно направлял членам Президиума ЦК и лично главе государства, причем с нарочным. Были депеши такой секретности, что Хрущев обязан был по прочтении вернуть их назад фельдъегерю, а тот— мне. Это, например, было в том случае, если в послании указывалась наша агентура. Уничтожением бумаг занимались мы сами. Такой был порядок.

Был и другой, оставшийся мне от Шелепина, вид «бумажной работы». Шелепин наставлял меня: «Ты бери самые злые анонимки, где Никиту ругают матом, а также его газетные портреты с выколотыми глазами и неси ему на доклад». Хрущев на самом деле сам просил нас приносить это «добро» и читать вслух.