Сергей Кремлев - Берия. Лучший менеджер XX века

Из вопросов Берии мне стало ясно, что это высококомпетентный в вопросах разведывательной работы и диверсий человек. Позднее я понял: Берия задавал свои вопросы для того, чтобы лучше понять, каким образом я смог вписаться в западную жизнь…»

Тут я временно прерву рассказ Судоплатова, чтобы заметить: он, похоже, так и не понял, что Берию интересовали не столько его личные приключения, сколько вообще та атмосфера европейской жизни, с которой Берия, работавший как чекист на закавказском направлении, был знаком, конечно, плохо. А теперь ему надо было быстро входить в курс и европейской работы разведки, и он пользовался удачным случаем, чтобы узнать и понять насчет нее как можно больше.

То же надо сказать об информации по ОУН. Для «закавказца» Берии эта проблема являлась новой. А что же это за профессионал, который не использует любую возможность для самообразования!

«Берия поинтересовался, – продолжает Судоплатов, – обратил ли я внимание на количество выходов, включая и запасной, на явочной квартире, которая находилась в пригороде Парижа. Его немало удивило, что я этого не сделал, поскольку слишком устал. Из этого я заключил, что Берия обладал опытом работы в подполье, приобретенным в закавказском ЧК…

Будучи близоруким, Берия носил пенсне, что делало его похожим на скромного совслужащего…

Одет он был, помнится, в весьма скромный костюм. Мне показалось странным, что он без галстука, а рукава рубашки, кстати, довольно хорошего качества, закатаны. Это обстоятельство заставило меня почувствовать некоторую неловкость, так как на мне был прекрасно сшитый костюм: во время своего краткого пребывания в Париже я заказал три модных костюма, пальто, а также несколько рубашек и галстуков. Портной снял мерку, а за вещами зашел Агаянц (известный впоследствии разведчик, генерал, имевший прикрытие в Париже как третий секретарь посольства. – С.К.) и отослал их в Москву дипломатической почтой».

Деталь с костюмами Судоплатова я не опустил потому, что она лишний раз косвенно подтверждает аберрацию его памяти. Если бы он после приезда (пусть даже и в августе) был вызван к Берии немедленно, вряд ли у него было бы время получить в НКИД или на Лубянке свои парижские обновки. Значит, между приездом и встречей был определенный временной зазор.

И, не в укор Павлу Анатольевичу, скажу, что на его месте Берия, несмотря ни на какую усталость, проверить пути возможного отхода с явки не забыл бы наверняка. А вот костюмы стал бы заказывать вряд ли.

Берия проявил интерес и к диверсионной работе в Испании чекиста Василевского, служившего в свое время под началом Берии в контрразведке грузинского ГПУ.

Отметил Судоплатов и то, что Берия хорошо говорил по-русски с небольшим грузинским акцентом, а по отношению к собеседнику вел себя «предельно вежливо».

Интересно, что в другом месте Судоплатов написал и следующее:

«Берия часто был весьма груб в обращении с высокопоставленными чиновниками (когда они того, как я понимаю, заслуживали. – С.К.), но с рядовыми сотрудниками, как правило, разговаривал вежливо. Позднее мне пришлось убедиться, что руководители того времени позволяли себе грубость лишь по отношению к руководящему составу, а с простыми людьми члены Политбюро (сталинского. – С.К.) вели себя подчеркнуто вежливо».

Замечу, что Сталин ко всем обращался, как правило, на «вы», и по инерции это сталинское и бериевское «вы» сохранилось, выветриваясь, при Хрущеве. А уж при Брежневе, и особенно при Горбачеве, укоренилось всеобщее хамское «ты»… Впрочем, было бы удивительно обратное.

В конце встречи – и это очень характерно для Лаврентия Павловича – он предоставил Судоплатову пятидневный отпуск для того, чтобы тот смог навестить мать в Мелитополе и родителей жены в Харькове. «Монстр» в описаниях клеветников, Берия на самом деле был заботлив и внимателен к тем, кто делал одно с ним дело.

НО ЧИТАТЕЛЬ, хорошо знакомый с мемуарной литературой по советской разведке, может мне возразить. И в опровержение сведений о вежливости Берии он может сослаться, например, на воспоминания генерал-майора в отставке Елисея Тихоновича Синицына, на рубеже 60—70-х годов занимавшего пост заместителя начальника Первого Главного управления (разведывательного) КГБ СССР.

Накануне советско-финской войны он был легальным резидентом разведки НКВД в Хельсинки с очень солидным дипломатическим прикрытием временного поверенного в делах – для этого временно отозвали штатного нкидовского полпреда.

Нечто подобное уже было – крупный советский разведчик Рыбкин (с его женой Зоей Рыбкиной-Воскресенской мы еще познакомимся) весной 1938 года вел по личному поручению Сталина секретные переговоры с финнами под таким же прикрытием, для чего временно отзывали полпреда Асмуса.

По образованию инженер (в 1934 году закончил Московский институт химического машиностроения), Синицын пришел в разведку НКВД в 1937 году по партийному «ежовскому» набору, окончил Школу особого назначения, работал под прикрытием в советском консульстве во Львове еще до присоединения Западной Украины к УССР.

Посылал Синицына, естественно, Берия, но его легальным шефом числился Молотов. И вдруг Синицыну приходит телеграмма: «Срочно выезжайте в Москву для доклада. Молотов».

«Срочно» – не «немедленно». К тому же Синицын – по его же словам – удивился: почему вызывает Молотов, а не Берия. Но выехал в тот же день и сразу же по приезде направился не в НКВД на Лубянку, а в НКИД, в Спиридоньевский…

Выслушав доклад, Молотов отпустил Синицына (которого знал как Елисеева), сказав, что тот может идти «к товарищу Берия»… Далее я передаю прямой рассказ Синицына:

«Через десять минут (после доклада у Молотова. – С.К.) я был уже у Фитина (начальник ИНО. – С.К.) и заметил, что он чем-то взволнован.

– Где ты ходишь и почему сразу не пришел в наркомат? – зло спросил он.

Я начал объяснять… как вдруг по домофону послышался резкий не голос, а бич:

– Явился этот дурак к тебе?

На этот голос Фитин как ужаленный вскочил со стула и ответил:

– Явился.

– Вместе с ним ко мне…

Когда вошли в кабинет, Берия полулежал на кожаном диване и угрюмо, через пенсне (а как же ему, близорукому, еще смотреть! – С.К.) молча осматривал нас. Перебравшись затем к столу и тяжело усевшись в кресло, неожиданно выкрикнул, глядя на меня:

– Ты знаешь, кто ты? – Через короткую паузу добавил: – Ты большой дурак.

Я молчал.

Видимо, ему показалось, что я слабо реагирую на его замечание, схватил карандаш и еще резче выкрикнул:

– Ты большой ноль с точкой.

При этом на листе бумаги начертил ноль, карандаш от большой силы нажима сломался, и он резко отбросил его на стол в мою сторону Я сразу понял, что виной такой выходки наркома явился мой доклад Молотову, и хотел сказать, почему это получилось. Но Фитин, наступив мне на ногу, просигналил молчать…»