Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Во вторник, т. е. двадцатого, я предполагаю выехать отсюда и ехать по тому маршруту, который послала Вам вчера, милый друг мой.

До свидания, пожалуйста напишите мне в Петербург. Отдохнули ли Вы, дорогой мой, от московской суеты? Теперь мне также предстоит суета и, конечно, много неприятного, - это уже принадлежность Москвы. Всем сердцем горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Москва,

1882 г. апреля 16 - 26. Москва - Каменка.

16 апреля.

Дорогой, бесценный, милый друг! Я совсем стосковался по Вас. Вот уже три недели, что я в Москве, а ведь ни единого прямого от Вас известия не имею с самого выезда из Флоренции. Конечно, всё это по моей вине; я убежден, что в Каменке меня ждет весточка от Вас, но скоро ли я попаду в Каменку? Работы у меня набралось непомерно много. И трио (которое однажды я прослушал в исполнении Танеева, Гржимали и Фитценхагена) я исправляю основательным образом, и увертюру свою корректирую разом в трех видах (партитура и переложение для четырех и двух рук), а главное, опять поневоле приходится возиться с Бортнянским. Дело в том, что хотя я еще в октябре совершенно отказался от первых, самых мучительных корректур, но всё-таки издание это лежит на моей ответственности, и последнюю корректуру, приходится делать самому, причем я натыкаюсь на мириады всякого рода погрешностей, а так как за пять месяцев моего отсутствия из Москвы набралось огромное множество еще не просмотренных мной номеров, то никак не успею с ними справиться, а между тем, не хочется ехать в Каменку, не освободившись вполне от этой заботы. Всё несчастие в том, что во всей Москве не найдется ни одного корректора, на которого можно было бы положиться с уверенностью. Те, на кого я возложил труд первых корректур, далеко не оправдали моего доверия. Вероятно, однако же, что дней через пять усиленной работы я справлюсь с Бортнянским и уеду в Каменку, где меня ждут с большим нетерпением. Где Вы, дорогая моя? Из письма Модеста знаю только, что Вы уехали в Швейцарию, а куда - мне неизвестно. Пишу Вам и решительно не знаю, куда пошлю письмо, но писать к Вам так для меня привычно и необходимо, что всё-таки пишу. Ах, друг мой, если бы Вы знали, как мне тяжко здесь оставаться, как меня тяготит эта московская жизнь и как я жажду свободы и тишины деревенской жизни!

От братьев не имею давно никаких известий и начинаю беспокоиться о Модесте, который в последнее время всё хворал во Флоренции. Телеграфировал ему третьего дня и до сих пор не имею ответа.

17 апреля.

Я прихожу к заключению, что как ни любишь свое отечество, как ни соболезнуешь ему, но есть такие причины, которые многомесячные пребывания на чужбине заставляют считать счастием. Достаточно будет Вам рассказать два происшедшие со мной случая, чтобы показать, до чего жизнь в нашей дорогой России невыносима. Случай первый - следующий. Давался тут концерт из сочинений Глинки в манеже, и сбор предназначался на увеличение капитала для построения ему памятника. Я туда отправился и, прослушав первую часть, направился к выходу, чтобы уйти, но около самого выхода остановился и обернулся, чтобы посмотреть на общий вид манежа. В ту же минуту какой-то распорядитель подошел ко мне и спросил мой билет “Да ведь я ухожу и билет мой уже бросил”. - “Пожалуйте билет или потрудитесь заплатить”. Я попробовал еще протестовать, как вдруг полицейский подошел ко мне и громким голосом крикнул: “Извольте подчиниться требованиям распорядителя и не заводить скандалов”. Я опять начал было протестовать, но полицейский и распорядитель закричали на меня грозными начальственными голосами, как будто я в самом деле имел вид жулика, пробравшегося на даровщинку. Что оставалось делать! Я заплатил и ушел, крайне раздраженный и обиженный этой сценой.

Другой случай. Я шел во втором часу ночи по Варварке с Фитценхагеном от Юргенсона, и мы разговаривали, как вдруг какой-то дворник зычным голосом крикнул нам: “Ну, вы, черти, проваливайте, что вы тут орете на всю улицу!” Когда же я, в свою очередь, крикнул, чтобы он замолчал и не говорил дерзостей, то послышался целый град ругательств, брани, угроз отвести нас в квартал... Я послал Фитценхагена за городовым, чтобы сказать ему, в чем дело, и записать имя дворника, но сей блюститель порядка принял сторону дворника, и нам не осталось ничего, как со стыдом ретироваться... На другой день я хотел жаловаться, но мне посоветовали оставить это намерение. Конечно, оба эти случая - пустяки, но они дадут Вам понятие о том, как в настоящее время даже самому мирному гражданину тяжело живется в России. Поневоле вздохнешь о странах, где живется свободнее и где подобные случаи немыслимы.

Москва, 20 апреля.

Вчера я получил от племянницы Веры телеграмму из трех слов: “Ландыши расцветают. Вера”. К счастию, работа моя приходит к концу, и завтра можно будет уехать в Каменку. Нельзя изобразить, дорогой друг, до чего я счастлив, что могу наконец удалиться от здешней томительной суеты и отдохнуть в деревне, на свободе. Сестра остается еще в Киеве; она будет ожидать конца экзаменов моих племянников. Я буду жить в Каменке пока лишь в обществе Льва Вас[ильевича] и Веры, которая с мужем поселилась там на всё время своей беременности, разрешение коей ожидается в конце осени.

Вчера из газет узнал о смерти зятя Льва Васильевича, адмирала Бутакова, который был женат на родной сестре его, Вере Васильевне. Эта смерть очень меня опечалила, так как Бутаков был одна из самых милых личностей на свете. Боюсь, что известие это смертельно огорчит старушку Алекс[андру] Ивановну, мать Льва Вас[ильевича], которой именно теперь нужно полное спокойствие духа, так как на днях предстоит операция снятия катаракта с одного из глаз ее. Бедная слепая старушка! Едва ли она благополучно вынесет эту операцию, если от нее не скроют горя, постигшего любимую дочь ее!

Каменка, 26 апреля.

Вчера отпраздновал день своего рождения в Киеве. Мне минуло сорок два года. Сегодня утром приехал сюда и нашел три письма Ваших, за которые тем более благодарю Вас, дорогая, несравненная, что Вам так трудно дается теперь писание. Ради бога, не стесняйтесь со мной и вовсе не пишите, лишь поручайте от времени до времени Влад[иславу] Альб[ертовичу] давать мне о Вас известия.

Поспешаю ответить на три Ваши вопроса: 1) Анна теперь в Петербурге; 2) адрес гр. Литке: угол Английского проспекта и Офицерской, № 60 и 3) Анна в мае должна вернуться, но, впрочем, с точностью это неизвестно. Она задержана в Петербурге катастрофой, случившейся с ее теткой Бутаковой, сестрой Л[ьва] В[асильевича], потерявшей неожиданно мужа. Чтобы вернуться Анне в Каменку, нужно, чтобы явился случай ей с кем-нибудь ехать. Когда этот вопрос определится, я поспешу ответить Вам. А пока до свидания, дорогой друг мой!