Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

У меня теперь весь дом переполнен. Саша со всеми детьми у меня, а вчера приехала и Лиза (Володина жена) с Воличкою. Да, чуть было не забыла поделиться с Вами моею радостью, друг мой, - Соне бог дал сына, и, слава богу, всё хорошо и благополучно, она счастлива и весела; сегодня - третий день. Назовут его, вероятно, Борисом, потому что она давно уже приготовила это имя. Я так рада, что это благополучно совершилось, я так боялась за нее. При ней была старшая моя дочь, Лиза. Как только Соня поправится, то они приедут всею семьею ко мне в Плещееве.

А погода все плохая: то жара в тридцать один градус, то вдруг десять градусов, и постоянно ветер страшный; совсем природа испортилась. Будьте здоровы, дорогой мой, от души желаю Вам скорее и как можно полнее отдохнуть от этих утомительных дрязг, которым Вы подвергаетесь теперь. Всею душою безгранично Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Р. S. Не откажите, дорогой мой, помянуть в будущем письме Вашем о моем protege Генрихе Пахульском. Простите за неопрятность письма, но переписывать не в силах. Я боюсь адресовать Вам письмо в консерваторию и думаю, что вернее будет, если я адресую в магазин Юргенсона.

Москва,

31 мая 1885 г.

Милый, дорогой друг мой!

Наконец кончилось мое бесконечно долгое и утомительное присутствование при консерваторских экзаменах. Уезжаю с приятным сознанием исполненного долга и уверенный, что принес консерватории пользу. Польза же эта состоит в следующем. Убедившись в совершенной неспособности Альбрехта стоять во главе учреждения, я решился во что бы то ни стало добиться назначения нового, настоящего директора. Так как из русских музыкантов кроме Танеева я не видел никого, кто бы был способен и достоин этого места (Римский-Корсаков отказался решительно), то я и принял меры, чтобы Танеев был избран. Сначала пришлось очень долго уговаривать его принять на себя должность директора; потом, когда я добился его согласия, нужно было поочередно всех директоров Русск[ого] музык[ального] общ[ества] настроить в пользу Танеева; затем я счел своей обязанностью приготовить Альбрехта к предстоявшей перемене; одним словом, у меня хватило энергии довести всё это дело до благополучного разрешения. Вчера Танеев избран дирекцией Русск[ого] муз[ыкального] общ[ества] в директоры консерватории. Но этим не кончились еще мои хлопоты. Я счел своим долгом возвратить Губерта к его прежней преподавательской деятельности. И это мне тоже удалось, хотя, как оно ни странно, я встретил со стороны Губерта очень энергический отпор, и мне стоило немалого труда убедить его принять на себя несколько теоретических классов. Губерт предъявил такие условия, которые невозможно было бы принять, если б я не взял лично на себя ответственность за исполнение некоторых из них. Были еще некоторые обиженные самолюбия, затронутые амбиции. Всё это нужно было сгладить, умиротворить, действовать убеждением, просьбами, даже хитростями...

В результате - неописанное утомление и неудержимая жажда спокойствия и отдыха...

Однако ж, раньше завтрашнего дня мне невозможно уехать; нужно исполнить несколько корректур, написать несколько писем.

Пахульский выдержал экзамен отлично (кроме истории музыки), и ему присужден не только диплом, но и медаль. На последнем экзамене он играл мой концерт и три прелюдии Шопена. Пианист он отличный, и если ему что не достает, так это силы. Пусть хорошенько отдохнет теперь и позаботится о своем здоровье.

Как холодно сегодня и какое меланхолическое настроение наводит эта погода!

Надеюсь, что Вы здоровы, дорогой друг мой! Дай бог Вам всякого благополучия.

Беспредельно преданный и любящий Вас

П. Чайковский.

Майданово,

2 июня [1885 г.]

Милый, дорогой друг мой!

Письмо Ваше задело меня за живое, и я не могу удержаться, чтобы тотчас же не ответить Вам. Случилось, что как раз в то время, когда я посылал Вам письмо мое с торжественным извещением о назначении Танеева директором и с горделивым приписыванием исключительно себе этой заслуги, Вы писали мне о непригодности Танеева. Прежде всего скажу Вам, почему из всех существующих кандидатов Танеев один, по-моему, мог стать на место директора, а потом объясню, почему предлагаемые Вами кандидаты невозможны.

Прежде всего, Танеев есть (особенно в Москве) музыкальная выдающаяся личность, заявившая себя и на поприще композиторском, и как виртуоз, и как талантливый дирижер, и, наконец, как энергический проповедник известных взглядов и стремлений, а именно, классических. Потом, это человек необычайный нравственной чистоты и высокой честности, заслужившей ему всеобщее уважение. Наконец, это человек твердого характера, неспособного уступить ни пяди из того, что он считает своим долгом. Разумеется в том, что Вы говорите, есть значительная доля правды, например, насчет непредставительности его. Но, во-первых, мы еще не знаем, как он будет держать себя теперь, сделавшись главою целого учреждения, а во-вторых, можно примириться с некоторыми его недостатками, особенно молодостью, ввиду крупных достоинств.

Губерт, если помните, был более двух лет директором и оказался совершенно невозможным на этом месте. Это очень честный, умный, добросовестный преподаватель - и больше ничего. Большая ошибка была возведение его в сан директора. Больше всего ему мешает полнейшая, безавторитетность, так как Губерт в глазах публики никогда; и ничем не заявил себя. Кроме того, несмотря на его ум и много симпатичных качеств, он лишен того, что называется тактом, вследствие чего весь профессорский состав, за немногими исключениями, или враждовал против него, или ни в грош его не ставил. Продержаться он не мог; жаль только,, что при удалении его с ним было поступлено очень неделикатно, грубо и жестоко. А главное, что мне всегда было больно и жалко, это то, что, возведши Губерта в директоры, его оторвали от его настоящей деятельности, т. е. профессорской, и что, оставивши директорство, он остался и без всяких средств к жизни. Два года тому назад я очень хлопотал, чтобы ему можно было вернуться в консерваторию профессором, но, несмотря на все усилия, ничего не мог сделать. Теперь, когда, казалось бы, время должно было сгладить многое, я всё-таки с величайшим трудом добился возвращения Губерта к преподавательской деятельности. И странно, что он в течение двух лет не мог додуматься, что если перед ним многие были виноваты, то и сам он во многом был виноват. Ошибки свои он позабыл, но не забыл нанесенных ему обид и отнесся к моему предложению получить снова дело и средства к существованию с такими чрезмерными, невозможными условиями, что едва-едва я мог кое-как уладить дело, да и то придется еще в сентябре мне много хлопотать о принятии его условий. Что касается до Направника и Клиндворта, то они оба имеют блестящие положения и никогда не променяют их на директорство консерватории. К тому же, по теперешнему новому уставу, директором консерватории может быть только русский подданный, а Клиндворт, будучи фанатическим немецким патриотом, никогда не согласится сделаться русским, да едва ли и желательно, чтобы в Москве немец был музыкальным главою.