Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

Chateau Belair,

6 октября 1885 г.

Милый, бесценный друг мой! Простите меня еще раз, что я так опаздываю с посылкою перевода, но в последнее время это уже не я виновата, а провинция. В нашем городишке Тур нельзя получить перевода в Россию, потому что редко кто, и знает о существовании такой страны, поэтому перевод выписывали из Парижа, и на это понадобилось три дня. О, эта провинция, провинция! Я терпеть не могу маленьких городишек, так же как и мелких талантиков, и те и другие вечно во что-то лезут, что-то корчат из себя, хотят представляться большими и крупными, а ни сил, ни средств на это нет, - таков и наш Tours. А знаете, дорогой мой, под каким впечатлением я разразилась против мелких талантиков? Под впечатлением каталога, присланного мне Юргенсоном. Я выписала из Москвы Вашу Первую сюиту, и при этом! Юргенсон прислал мне свой каталог. Я развернула его, но там пошли Acher'ы, Jungmann'ы, Spindler'ы, так мне просто противно стало, и я бросила его; и зачем это магазины держат такие произведения? А кстати, говоря о музыке, позвольте мне, дорогой мой, вступиться за симфонический род музыки, как Вы вступаетесь за оперный. Вы говорите, что Вашего “Манфреда” сыграют раз-другой, и потом он скроется надолго. Как Вы можете говорить так, когда Бетховенские симфонии играются и теперь и игрались всегда, и слушались и слушаются с величайшим наслаждением. Симфоническая музыка имеет не только свойство доставлять удовольствие, но она имеет и образовательное значение, и никогда не только Ваш “Манфред”, не только хорошие симфонии и увертюры, но и никакие хорошие оркестровые сочинения никогда не пропадут и не потеряют своего места в музыкальной и педагогической литературе. Вот видите, дорогой мой, про “Геновефу” Шумана редко кто знает, а его “Манфреда” все знают; а ведь Ваш “Манфpед” будет еще лучше, и уверяю Вас, милый друг мой, что впоследствии, когда Вас поставят выше Бетховена, это будет - за Ваши симфонические сочинения, а не за оперы. Симфония есть чистое искусство, а опера - реальное искусство, а я признаю реализм в жизни, но не люблю pro в искусстве и не признаю” в поэзии. Простите, дорогой мой, что я берусь трактовать о том, чего не понимаю, но я вступаюсь за свои чувства.

Как я рада, милый друг мой, что Вы устроились оседлым образом и что Вы -довольны Вашим местопребыванием. Дай бог, чтобы ничто не нарушало Вашего спокойствия, Вашего уединения и мирной жизни. Я в своем маленьком Belair также блаженствую, хотя и сознаю постоянно, что мне следует продать его, но он так мил, что рука не поднимается. Вы не можете себе представить, дорогой мой, какой хорошенький этот холмик; и насколько у Вас мало видов из окон, настолько у меня их много кругом, - со всех сторон очень веселые, оживленные виды. К тому же, у меня прелестные коровки, провизия своя, чудесные фрукты, в особенности груши, дюшесы, великолепные. Поэтому я, как только идет дождь, я продаю Belair; когда выглядывает солнце и освещает эту бархатную траву, эти разноцветные деревья, я не продаю Belair. Это смешно, но естественно.

Как меня глубоко тронул Ваш отзыв о моем Володе и как я бесконечно счастлива, что он Вам тем и показался, что он есть; я Вам горячо благодарна, милый друг мой, за Ваш добрый отзыв о нем.

Все Мои, слава богу, здоровы. Сашок, как видно из его писем, занимается очень усердно и успешно, Аня, жена его, немножко хворает, доктор находит малокровие, но это - болезнь века.

Дорогой мой, перевод дали, как Вы увидите, на Banque de Commerce prive a Moscou; это, должно быть, Московский Купеческий банк. Я послала, как и прежде, чек отдельно, а письмо посылаю отдельно на случай, если бы перевод затерялся, то, чтобы Вы знали, что он был послан, а мы могли бы разыскивать его.

У нас второй день чудесная погода, рано утром морозило (два градуса тепла), а теперь, в восемь, часов утра, уже пятнадцать градусов тепла, а среди дня вчера на солнце было тридцать семь градусов тепла, - чудесно! Мы очень много бываем на воздухе. Будьте здоровы, мой милый, несравненный друг. Всею душою горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Chateau Belair,

7 октября 1885 r.

Дорогой друг мой! Вчера утром я писала Вам письмо в одном из своих ненормальных состояний и припоминаю, что я наделала путаницы слов, так например, припутала ни с того, ни с сего педагогику к симфонической музыке. Вероятно, есть и еще что-нибудь в этом роде, поэтому, дорогой мой, я хочу предупредить Вас для того, чтобы Вы не удивлялись на будущее время, если Вы встретите в моих письмах слова, употребленные не в своем смысле, т. е. путаницу в словах. Это потому, что мои нервы дошли до крайних пределов расстройства, и на меня находят пароксизмы такого хаоса в голове, что я издергаю кучу слов, не сознавая их. Обыкновенно я пишу только сейчас, вставши от ночного сна, и состояние головы зависит у меня от того, как проведена ночь. Поэтому, милый друг мой, прошу Вас извинить меня, если в моем вчерашнем письме есть и еще какие-нибудь нелепости, но оговорюсь при этом, что они бывают только в словах, а отношения мои к предметам не изменяются.

В “Figaro” предсказывают опять бури. Как это жаль: погода была такая хорошая. Не откажите, дорогой мой, сообщить мне, дойдет ли до Вас перевод. Всею душою Ваша

Н. ф.-Мекк.

Р. S. У меня на днях умерла племянница, Языкова, в Meran от чахотки. Так жаль, молодая женщина была, детей не осталось, один муж; она была рожденная Воронец, дочь моей сестры.

С. Майданово,

11 октября 1885 г.

Милый, дорогой друг мой!

Получил сегодня перевод и письмо Ваше. Благодарю Вас от глубины души и извиняюсь за хлопоты, причиненные процедурой перевода.

Как мне завидно было, читая в письме Вашем о превосходной погоде и о том, как Вам хорошо в Веlair, и в то же время радуюсь до крайности, что наконец Вы дождались столь нужного Вам тепла. Вполне же я буду покоен за Вас, когда, бог даст, Вы все-таки попадете во Флоренцию. А здесь уж давно осень; холодный северный ветер нескончаемо дует и по ночам воет в трубе. Не скажу, чтобы это не имело известной прелести, особенно, когда живешь в таком уютном прелестном домике, как мой, но зато мои ежедневные двухчасовые прогулки не особенно приятны. Еще, что мне несколько отравляет удовольствие гулять, это здешний народ и его образ жизни. Избы в здешней деревне самые жалкие, маленькие, темные; духота в них должна быть ужасная, и когда вспомнишь, что они восемь месяцев должны прожить в этой темноте и тесноте, сердце сжимается. Не знаю почему, но народ здесь особенно бедный. Земля по разделу с помещицей им досталась ужасная - голый песок; лесу нет вовсе, заработка никакого, так что большинство бедствует. Между тем, и это всего замечательнее, все они - и старики, и взрослые, и дети - имеют вполне счастливый и довольный вид; нисколько не жалуются на горемычную судьбу свою, и, чем менее они высказывают недовольства жизнью, тем более я их жалею и умиляюсь над смирением и долготерпением русского народа. У детей удивительно симпатичные лица. Школы нет, ближайшая школа отстоит на расстоянии шести верст. Жалко смотреть на этих детей, обреченных жить материально и умственно в вечном мраке и духоте. Хотелось бы что-нибудь сделать, и чувствуешь свое бессилие. Вот; с этой стороны жизнь в русской деревне непривлекательна. Какая бездна разделяет нашего мужика и его быт от Ваших соседей фермеров, от французского поселянина!