Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Переезд из Парижа сюда был ужасен: снежная вьюга заставила наш поезд стоять очень долго в поле и мерзнуть. На пароходе было не только ужасно, но и страшно, ибо это была настоящая буря, и каждую минуту казалось, что мы погибнем. Кроме меня не было ни одного человека, который бы не был болен. Я же окончательно убедился, что морской болезни не подвержен. Вместо семи часов вечера, мы приехали в Лондон в двенадцать часов. Я провел здесь всего трое суток и сегодня вечером уезжаю. Мечты посетить Италию пришлось оставить; я должен торопиться домой, но так как ни в Петербурге, ни в Москве теперь быть мне невозможно, ибо вместо отдыха я должен был бы опять-таки попасть в круговорот общественной жизни, а с другой стороны, деревенского убежища у меня нет, - то я и решился ехать прямо на Кавказ, в Тифлис, где меня с большим нетерпением ожидают. Еду я на Кельн, Берлин, Варшаву, Воронеж, Ростов, Владикавказ. Путешествие будет очень-длинное, но это меня мало пугает. Прошу Вас, дорогой, милый друг, дать о себе весточку в Тифлис, адресуя прокурору Чайковскому, для передачи П. И. Ч. Надеюсь, что Вы здоровы, слава богу. Прошу Вас написать мне в Тифлис, когда Вы собираетесь в Россию. Всем Вашим (в том числе Влад[иславу] Альбертовичу и Данильченко) шлю поклоны и приветствия.

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

Belair,

16/28 марта 1888 г.

Дорогой мой, несравненный друг! Ваше триумфальное путешествие по Европе приводило меня в восторг и вполне удовлетворило в моем давнем горячем желании сделать Вашу музыку известною за границею; теперь она не только известна, но и известна как бесспорно первоклассная музыка в Европе. Я так счастлива, что моя заветная мечта осуществилась и что Вы можете теперь отдыхать на лаврах. Дай Вам бог отдохнуть как можно скорее и как можно полнее, и я надеюсь, что это так и будет, потому что Вы находитесь и в месте и с людьми, которых так много любите. Как я завидую Вам, дорогой друг мой, что Вы находитесь на юге. Я в нынешнем году совсем стосковалась об юге, солнце и цветах; у нас всё пасмурно, дождь льет по целым неделям и хотя зелено, но грустно. Одно утешение, одно наслаждение - это музыка. Впрочем, я должна покаяться перед Вами, что у меня под конец жизни явилась страсть к собакам, я их приобретаю во всех концах Европы.

Но если вникнуть в мою жизнь, то это становится извинительным. Я человек, который всю жизнь живет сердцем; мне надо всегда кого-нибудь любить, кого-нибудь баловать, о ком-нибудь заботиться, но теперь мне не к кому применить своей потребности. Дети так велики, что баловать их нельзя, а заботливость моя им надоедает, внуков мне не дают, вот я и перенесла свою нежность и потребность любви на маленьких собачек: им очень приятно, когда я их балую, против моей заботливости они не восстают, потому что вполне признают мой авторитет, и сами очень любят меня, - вот и объяснение моей страсти к собачкам.

Из России я постоянно получаю какие-нибудь неприятности. Теперь приближается обыкновенное рязанское собрание акционеров, и, как обыкновенно, разгуливаются человеческие страсти, желание на чужой счет или, вернее сказать, на счет чужого благосостояния устраивать свое положение, приобретать величие, даже уважение. Козни и подлости в полном ходу, и вот я опять волнуюсь, возмущаюсь. Но что делать: это всё неизбежно, пока живешь.

Из всех газетных отзывов, которых я так много перечитала о Вашей музыке, милый друг мой, больше всех я осталась довольна отзывом из Праги. Это есть то настоящее отношение, о котором я говорила и которое должно быть к Вашей музыке: критиковать ее в музыкальном отношении даже смешно, потому что она выше всякой критики, следовательно, может говорить только каждый о своем личном впечатлении, о своем чувстве, вызванном этою музыкою. Так и сделал автор статьи из Праги; он и не критикует, он только восхищается всем в этой музыке. Это как критика Белинского Пушкину. И я тем более довольна этим отзывом, что он идет из Праги, города самого музыкального и серьезного в Европе. Другие же, немцы, слишком много резонерствуют над Вашею музыкою, именно берутся критиковать и говорят вздор. Французы нахальничают, по обыкновению, больше хотят заставить Вас восхищаться ими, чем сами восхищаются Вами, ну, да эти в музыке - дурни, и вот только из Праги соответственный отзыв; это потому, что они славяне и истинные музыканты.

Будьте здоровы, покойны, веселы, милый, всегда дорогой друг мой. От всего сердца жму Вам руку и прошу не забывать безгранично любящую Вас

Н. ф.-Мекк.

Р. S. Анна, слава богу, поправляется; мальчишечку окрестили.

Chateau Belair,

18/30 марта 1888 г.

Милый, дорогой друг мой! В прошлом своем письме я забыла сказать Вам, что уезжаю отсюда 7 апреля, и если бог даст благополучный путь, то тринадцатого должна быть в Москве. Поэтому, дорогой мой, прошу Вас писать мне в Москву к тринадцатому, а то я боюсь, чтобы Ваше письмо не затерялось, если не найдет меня уже здесь. Не пишу больше, потому что надо написать еще два письма. Будьте здоровы, дорогой, несравненный друг. Всею душою горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Таганрог,

22 марта 1888 г.

Милый, дорогой друг мой!

После бесконечно долгого пути я наконец приехал в Таганрог. Шесть ночей я провел в вагоне, и Вы можете себе представить, до чего дошло мое утомление. Как нарочно, погода всё время была великолепная, и я очень сожалел, что у меня не хватило смелости ехать морем. Насколько я предпочитаю морское путешествие железной дороге, и вообще как сильно я начинаю любить море. Даже о переезде через канал из Дувра в Кале я припоминаю с наслаждением, хотя погода была скверная. Мечтаю о каком-нибудь отдаленном морском путешествии и буду стараться, чтобы меня в будущем году или года через два пригласили для дирижированья концертов в Америку. Не странно ли, что после утомительного более чем трехмесячного странствования по чужбине я уже снова мечтаю о путешествии? Но таков человек. Как только мое возвращение в Россию, о чем я мечтал как об величайшем благе, стало фактом, так немедленно я уже начинаю желать, чтобы в будущем году пришлось опять поездить!.. Впрочем, это нисколько не мешает мне радоваться при мысли, что через месяц. я буду жить у себя, где-нибудь в деревенской глуши. В настоящее время мой Алексей (который, между прочим, в конце февраля женился) занят поисками за дачей для лета, а если возможно, и для постоянного жилья. Очень трудно найти что-нибудь вполне подходящее к моим требованиям. В течение всей зимы Алексей и Юргенсон заботились о приискании для меня деревенского убежища и до сих пор еще ничего не нашли.

Здесь я гощу у брата Ипполита, которого не видал два года, так же как и жены его. Они оба несколько состарились за это время, и брат мой жалуется на разные недуги.