Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Был я на днях на концерте Г. Пахульского. Он играл очень мило, музыкально и безупречно в техническом отношении. Но ему недостает силы и огня.

Посылал Алексея к Ивану Васильеву, чтобы узнать Ваш адрес. Слышал я, что Вы Веlair продали, но не знал, где теперь находитесь.

Желаю Вам, дорогой, милый друг, всякого благополучия и спокойствия на наступающий год. Будьте, главное, здоровы!

Беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

Юлии Карловне и Влад[иславу] Альберт[овичу] шлю приветствия и пожелания.

Рим,

27 марта/8 апреля 1890 г.

Hotel Molaro, via Gregoriana.

Милый, дорогой друг мой!

Третьего дня я неожиданно решился переехать в Рим. В последнее время во Флоренции мне постоянно нездоровилось, и, может быть, от этого обстоятельства я стал очень враждебно относиться к городу, ни в чем не повинному. Как бы то ни было, но мне захотелось переменить местопребывание, и вот я приехал в Рим, где когда-то живал зимой при самых приятных условиях. Не знаю, что будет дальше, а покамест чувствую себя здесь гораздо лучше, и состояние духа отличное. Рим очень изменился в те восемь лет, которые прошли с тех пор, как я был здесь в последний раз. Иные улицы совсем неузнаваемы и из узких, грязных сделались широкими и роскошными, например Via del Tritone. Corso тоже очень изменился, особенно та часть, которая ближе к Piazza Venezia. Конечно, все эти перемены к лучшему, но мне жаль немножко прежнего тихого и скромного Рима.

Дорогая моя! Хоть я положил себе не писать Вам вовсе до тех пор, пока Вы совсем не оправитесь от выдержанной болезни, но уж очень захотелось по-старому непосредственно к Вам отнестись.

Скажу Вам, что я во Флоренции сочинил целую большую оперу и уже сделал полное фортепианное переложение. Завтра принимаюсь за инструментовку и надеюсь около трех недель посвятить первому действию. Затем я намерен отправиться, в Петербург, где обещал родным своим отпраздновать в среде их свое 50-летие. 25 апреля мне минет полвека. После же сего семейного празднества отправлюсь опять в с. Фроловское, которое я снова нанял, навсегда отказавшись от попыток прочно устраиваться в каком-нибудь городе. Опыт нынешней зимы доказал мне мою решительную неспособность жить в большом городе иначе, как временным гостем. Не могу без ужаса вспомнить, как мне тяжело было в Москве. Кстати, сообщу Вам, что я вышел из дирекции Муз[ыкального] общ[ества]. Причина следующая. По случаю смерти Фитценгагена вакансия профессора виолончели сделалась вакантна. Я высказал желание, чтобы ее занял Брандуков, наш ученик, прекрасный виолончелист, притом давно мечтавший навсегда пристроиться к консерватории. Нынешний директор Сафонов решительно отказался взять Брандукова (по причинам, мне непонятным) и объявил, что ничто не заставит его согласиться на мое предложение. После этого мне пришлось выбрать одно из двух: или 1) ехать в Москву, удалить Сафонова и самому сделаться директором, ибо больше некому занять теперь эту должность, или же, 2) весьма дорожа Сафоновым как очень деятельным и умным директором, самому выйти из состава дирекции и дать ему полную свободу действий. Я выбрал последнее, ибо, во-первых, не могу по характеру быть хорошим директором; во-вторых, потому, что, в таком случае, пришлось бы вовсе отказаться от композиторства и посвятить всё свое время консерватории. Такую жертву я принести не могу, ибо для меня бросить сочинение равносильно лишению себя жизни. Очень жаль, что Сафонов оказался так упорен в своем враждебном отношении к Брандукову. Это большая несправедливость. Но, в конце концов, хороший, энергический, полный амбиции директор консерватории важнее для ее благополучия, чем тот или другой виолончельный профессор. Сафонов же, не будучи мне лично особенно симпатичен, выказал превосходнейшие административные способности и большое рвение к делу. Простите, что я так распространился об этом деле, но оно в последнее время очень занимало и немного мучило меня, и я не мог умолчать о нем в беседе с Вами.

Кажется, теперь, слава богу, у Коли и Анны все благополучно. Зато маленькая Pина причиняла много беспокойства моей сестре. Теперь, впрочем, и она, кажется, совсем поправляется.

Будьте здоровы, милый, дорогой друг. Убедительно прошу Вас не отвечать мне. Передайте, пожалуйста, мой сердечный поклон Юлии Карловне и Владиславу Альбертовичу, которого прошу по-прежнему сообщать сведения о Вас.

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

Если Влад[ислав] Альберт[ович] захочет мне теперь послать на просмотр что-нибудь свое, то буду очень рад.

Ницца,

30 марта/И апреля 1890 г.

Дорогой, несравненный друг мой! Как давно я Вам не писала и как тяжело это для меня, но я выдержала такую ужасную болезнь, от которой едва ли оправлюсь когда-нибудь вполне, и теперь, хотя самая болезнь покончилась, но она произвела огромное разрушение на мое здоровье вообще. Но бог с нею, с этою болезнью. Нет худа без добра; благодаря ей я имела [возможность] много видеть своих детей. В январе меня навестили Саша (Беннигсен), Володя и Макс, и эта радость свидания были для меня спасительна, она послужила началом к моему выздоровлению. Теперь недавно у меня были опять Володя, жена его Лиза, мой дорогой любимец Воличка и брат Александр, а вчера приехала Соня Р[имская]-Корсакова с детьми и мужем, но она не для того, чтобы навестить меня, а, бедненькая, сама привезла больного ребенка, который выдержал сперва скарлатину, потом плеврит и теперь всё болен и болен бог знает чем. А Риночка очень тяжело больна; у нее воспаление в легких, и вчера вместе с Вашим письмом я получила от Саши Беннигсен письмо, где она говорит, что Риночка очень плоха. Николай Александрович вместе с моим Володею уехал в Петербург, вследствие известий о болезни ребенка.

Как я Вам благодарна, дорогой мой, за сообщение мне о Ваших занятиях и о консерваторских случаях. Меня интересует всё, что делается в московском музыкальном мире, а тем более всё то, что имеет какое-нибудь отношение к Вам. Мне очень интересно знать, кого же Сафонов выбрал в профессора виолончели.

Я вижу, дорогой мой, что Вы так же, как и я, не выносите долгого пребывания на одном месте, да это и вообще свойство нервных людей, и я очень рада, что Вы переменили место, это всегда бывает очень освежительно. Дай господи, чтобы это Вашему здоровью принесло облегчение. Я не могу себе и представить, чтобы Вам могло быть пятьдесят лет, да и музыка Ваша это отвергает: сколько жизни, сколько чувств в этой чудной музыке! Пошли Вам господи, по крайней мере, еще столько же лет жизни, сколько прошло, на облегчение жизни и наслаждение всему человечеству.

Саша прислала мне из Петербурга Ваш большой портрет, очень хорошо удавшийся, и я так рада его иметь.