Дайан Китон - Кое-что ещё…

Ну уж нет, второй раз я на это не решусь. Хотя, надо сказать, меня восхищало мамино упорство – она продолжала писать, будучи абсолютно уверенной, что ее творчество никто и никогда не прочтет.

О чем она писала? О том, каково это – начать учиться, когда тебе уже сорок. Каково вообще учиться чему-то новому. Писала о всех бездомных кошках, которых приютила за свою жизнь. О своей сестре Марти, которая заболела раком кожи и лишилась большей части носа. О том, как ей страшно стареть. На страницах дневника за 1990 год, когда заболел раком мозга папа, она обрушивала потоки ярости на болезнь, пожиравшую ее мужа. Записки того времени поразили меня отточенным до совершенства слогом. Мне показалось, что, заботясь об умирающем муже, она стала любить его немного иначе – так, как любила бы его женщина, которой мама всегда хотела быть.

Пыталась сегодня заставить Джека поесть. Бесполезно. Через какое-то время сняла очки, прижалась к нему и прошептала, что скучаю. Потом начала плакать. Не хотелось, чтобы он заметил мои слезы, так что пришлось отвернуться. А Джек… Обессиленный, истощенный, он достал из моего кармана платок и, взглянув на меня пронзительно голубыми глазами, медленно, обстоятельно, как он всегда это делал, стер с моего лица все до последней слезинки. – Мы справимся, Дороти.

Но он ошибся. В конце мама ухаживала за папой, словно он был одним из ее детей – таким же, как Рэнди, Робин, Дорри или я. Но кто мог позаботиться о ней самой, когда она нетвердой рукой выводила страшные строки: “Июнь 1993. Сегодня узнала, что у меня Альцгеймер. Как страшно”. С этих слов началась мамина борьба с потерей памяти, продолжавшаяся пятнадцать лет.

Она не перестала писать. Когда сил не хватало на целые параграфы, начала заполнять дневники фразами: “Быть может, мы причиняли бы друг другу меньше боли, если бы просто чаще касались друг друга”. Или “Уважай себя”. Или просто – “Так, быстро соображай: какое сегодня число?”. Иногда попадались странные записи: “Голова свернула куда-то не туда”. Потом, когда и фразы стали маме не по силам, она перешла на отдельные слова: “АРЕНДА. ПОЗВОНИТЬ. ЦВЕТЫ. МАШИНА”. И, конечно, самое ее любимое слово: “ДУМАЙ”. После слов были числа и цифры. А после них – уже ничего.

Дороти Диэнн Китон родилась в 1921 году в Уинфилде, что в штате Канзас. Еще до того, как ей исполнилось три, ее родители, Бола и Рой, в поисках американской мечты перебрались в Калифорнию. Оба были выходцами из центральной части страны, а оказались в конце концов среди холмов Пасадены.

В школе мама играла на фортепиано и пела в трио “Две точки и тире”. Когда ей было шестнадцать, отец ушел из семьи, оставив Болу с тремя дочерьми на руках. Конец тридцатых годов оказался для семейства Китон непростым. Боле, которая всю жизнь была домохозяйкой, пришлось искать работу. Дороти пришлось отложить свои планы на колледж и помогать с хозяйством, пока ее мама наконец не нашла место уборщицы.

У меня есть фотография, на которой шестнадцатилетняя Дороти стоит рядом со своим отцом, Роем Китоном. Почему он решил уйти? Бросить свою любимую, так похожую на него дочь? Как он мог пойти на это, зная, что она никогда не оправится от такого предательства?

Все изменилось, когда на баскетбольной площадке лос-анджелесского колледжа в Хайленд-парк Дороти встретила Джека Холла. Мама любила вспоминать их первую с отцом встречу: красивый голубоглазый брюнет, по идее, предназначался в ухажеры ее сестре Марте, но с самого начала не мог отвести от мамы глаз. А мама всегда говорила, смеясь, что это была любовь с первого взгляда. Наверное, она была права – потому что спустя очень короткое время влюбленная парочка отправилась в отель “Стардаст” в Лас-Вегасе, где и обручилась.

Мама никогда не рассказывала, чего хотела добиться в жизни. Кое о чем я догадалась сама. Например, она была не только главой родительского комитета, но и возглавляла Женский клуб Арройо-Висты. Кроме того, по воскресеньям мама преподавала в школе при методистской церкви и всегда участвовала во всех конкурсах, условия которых печатали на пачках хлопьев и прочей снеди. Она обожала телевикторины. Самой любимой в нашем семействе была “Королева на день”, которую ведущий Джек Бэйли начинал одними и теми же словами пять раз в неделю: “А вы хотите стать КОРОЛЕВОЙ НА ОДИН ДЕНЬ?” Суть передачи состояла в следующем: Бэйли проводил интервью с четырьмя женщинами, и одну из них – самую несчастную, по мнению аудитории (для измерения степени сочувствия использовался датчик громкости аплодисментов), – объявляли “Королевой дня”. Под звуки торжественного марша Джек Бэйли укрывал победительницу бархатной мантией с белой опушкой, водружал ей на голову сверкающую тиару и вручал четыре дюжины алых роз. Мама вместе с тетей Мартой исписали жалостливыми историями немало бумаги, отправляя в передачу заявку за заявкой. Однажды мама даже почти прошла отбор, написав историю под заголовком “Моему мужу необходимо легкое”. Когда продюсеры стали расспрашивать маму, ей пришлось признаться, что она немножко драматизировала – папе, большому любителю подводного плавания без акваланга, для добычи жемчуга и, соответственно, лучшего заработка и впрямь нужны были оба его легких. Маму, конечно, тут же дисквалифицировали.

А как-то утром я проснулась и обнаружила, что по нашему дому шастает толпа любопытных зевак. Оказывается, мама решила поучаствовать в конкурсе «Миссис Америка» на местном уровне и забыла нам об этом рассказать. Цель конкурса была проста – выявить идеальную американскую домохозяйку. Как потом рассказала нам мама, в число необходимых для победы навыков входили сервировка стола, умение составлять букеты, заправлять постели, готовить, распоряжаться семейным бюджетом и ухаживать за собой. Мы тогда, помнится, были в шоке.

Мне в то время было девять лет, поэтому мне разрешили поприсутствовать при коронации мамы титулом “Миссис Хайленд-парк”, которая проходила в кинотеатре на Фигероа-стрит. Как-то неожиданно для меня оказалось, что мама, лучшая домохозяйка Хайленд-парка стоит где-то высоко-высоко на огромной сцене, а позади нее темнеет алый бархатный занавес. За ним скрывались: телевизор RCA Victor Shelby , стиральная и сушильная машины от Philco , набор чемоданов Samsonite , коллекция нарядов от магазина Ivers и шесть синих флаконов духов Evening in Paris . Помню, меня тогда охватило странное чувство. Что тут происходит? Почему мама стоит, залитая светом прожекторов, словно кинозвезда? Все это было очень волнующе и при этом как-то противно. Мне казалось, что меня предали, бросили, и, что еще хуже, в глубине души я мечтала оказаться на мамином месте.

Полгода спустя Дороти Холл короновали снова – на этот раз маму наградили титулом “Миссис Лос-Анджелес”, и сделал это знаменитый ведущий Арт Линклеттер в отеле “Амбассадор”. Мы с братом Рэнди смотрели церемонию по новенькому телевизору RCA . Мама же, как “Миссис Лос-Анджелес”, без конца разъезжала с выступлениями по женским клубам, супермаркетам и торговым центрам “города ангелов”. Дома она почти не бывала – а когда появлялась, все свое время проводила у плиты, оттачивая до совершенства один и тот же рецепт немецкого шоколадного торта с грецкими орехами. Она очень хотела стать “Миссис Калифорния”. Папу весь этот дурдом стал порядком бесить, о чем он не преминул сообщить маме. В борьбе за титул лучшей домохозяйки штата маму ждала неудача, но, как ни странно, она не стала долго горевать из-за своего поражения и просто вернулась к обычной жизни. Но все-таки кое-что в нашей жизни изменилось – во всяком случае, в моей жизни точно.