Максим Гуреев - Альберт Эйнштейн. Теория всего

Впоследствии Эйнштейн постоянно повторял, что страх перед тем, что нацисты первыми создадут и применят атомную бомбу, подвигнул его написать известное письмо Рузвельту, продвигать создание ядерного оружия в США, консультировать разработчиков Манхэттенского проекта и даже помогать советским разведчикам в лице Маргариты Ивановны Конёнковой.

И вот теперь, когда бомба была создана и применена, все оправдания звучали натужно и не вполне вызывали доверие.

Милитаризация науки и ее в этой связи военно-прикладной характер стали закономерным итогом научно-технического бума в начале двадцатого века. Это касалось не только физики, но и химии, биологии, ботаники, геологии, астрономии, медицины. Отныне изощренный человеческий ум во всем отыскивал возможность использовать новейшие научные и технологические достижения исключительно в своих узкокорыстных целях (идеологических, политических, экономических, военных) и, разумеется, вопреки достижениям оппонентов.

Ядерный гриб после взрыва на Семипалатинском полигоне. 29 августа 1949 г.

29 августа 1949 года в СССР на Семипалатинском полигоне было проведено первое успешное испытание атомной бомбы. А 8 марта 1950 года, по иронии судьбы в Международный женский день, член Политбюро ЦК ВКП(б) Клим Ворошилов официально заявил, что в СССР есть атомное оружие.

Многолетняя битва за бомбу была завершена, точнее сказать, перешла на новый уровень.

Многим тогда показалось, что паритет был восстановлен и это равновесие станет залогом мира, а разгром нацизма вселил уверенность в то, что идеалы гуманизма все-таки восторжествуют.

Однако достаточно быстро эйфория прошла, и стало ясно, что еще никогда бряцание оружием, и особенно таким оружием, не приводило к умиротворению в обществе и что еще никогда человечество не оказывалось так близко от края, за которым может наступить полный хаос.

Холодная война между Западом и Востоком стала закономерным подтверждением культовой фразы того времени – «Хочешь мира, готовься к войне».

И, как всегда, первыми ощутили на себе давление силовых структур представители научной и творческой интеллигенции.

В то время Альберт Эйнштейн писал: «[США] создавали военные базы во всех пунктах Земли, которые могут приобрести стратегическое значение. Вооружали и усиливали потенциальных союзников. Внутри страны в руках военных сосредоточилась невероятная финансовая сила, молодежь была милитаризована, производилась тщательная слежка за лояльностью граждан, особенно государственных служащих, с помощью все более внушительного полицейского аппарата. Людей с независимой политической мыслью всячески запугивали. Радио и пресса обрабатывали общественное мнение… Проблема, вставшая перед интеллигенцией этой страны [США], весьма серьезна. Реакционные политики посеяли подозрения по отношению к интеллектуальной активности, запугав публику внешней опасностью. Преуспев в этом, они подавляют свободу преподавания, увольняют непокорных, обрекая их на голод. Что должна делать интеллигенция, столкнувшись с этим злом? По правде, я вижу только один путь – революционный путь неповиновения в духе Ганди. Каждый интеллигент, вызванный в одну из комиссий, должен отказаться от показаний и быть готовым к тюрьме и нищете. Короче, он должен жертвовать своим благополучием в интересах страны. Отказ от показаний не должен сопровождаться уловками… Он должен быть основан на убеждении, что для гражданина позорно подчиняться подобной инквизиции, оскверняющей дух конституции. Если достаточное число людей вступит на этот тяжелый путь, он приведет к успеху. Если нет – тогда интеллигенция этой страны не заслуживает ничего лучшего, чем рабство».

Появление в этой цитате имени Махатмы Ганди неслучайно.

Махатма Ганди (1869–1948) – индийский политический и общественный деятель, один из идеологов движения за независимость Индии, пацифист, пропагандист теории ненасилия.

Очевидно, что взгляды Ганди были чрезвычайно близки Эйнштейну. В этом хрупком на вид человеке нобелевский лауреат видел проявление невероятной силы духа, то есть того, чего так не хватало властителям дум в Европе и Америке.

Альберт замечал: «Моральное влияние, которое Ганди оказал на мыслящих людей, является намного более сильным, нежели кажется возможным в наше время с его избытком грубой силы. Мы признательны судьбе, подарившей нам столь блестящего современника, указывающего путь для грядущих поколений. <���…> Возможно, грядущие поколения просто не поверят, что такой человек из обычной плоти и крови ходил по этой грешной земле».

Гандизм как религиозно-философское учение, во многом основанное на представлениях о некоем идеальном патриархальном обществе, был сродни толстовству, о котором Альберт Эйнштейн, как мы помним, имел свое отдельное суждение. Социальная простота, доведенная до абсолюта графом Львом Николаевичем Толстым, в интерпретации Ганди была наполнена пафосом общественного служения, а непротивление злу насилием носило вполне черты европейского парламентаризма, что, безусловно, импонировало Альберту Эйнштейну.

Аскетизм, изоляция от мира становились в понимании Ганди (а вслед за ним и Эйнштейна) поисками нового мира, который необходимо было обрести и которым было необходимо поделиться со всем человечеством. По сути речь шла о новых интегральных принципах бытия – динамического, парадоксального, многообразного, находясь внутри которого ученый-отшельник становился активным преобразователем его (бытия) законов.

В монографии Б. Г. Кузнецова «Эйнштейн» обнаруживаем интересный вывод, касающийся именно этого аспекта умственной и философской деятельности ученого: «Фундаментальный динамизм неклассической науки меняет отношение поисков космической гармонии в борьбе за социальную гармонию, отношение постижения сущего к реализации должного , отношение науки к морали, научных идеалов к общественным <���…> это переход от биографии к истории. Причем не простой отбор биографических данных, обладающих историческим значением, оказывающихся ступенями общего поступательного движения науки. Нет, ощущение космической гармонии и социальной гармонии, соединение объяснения сущего с реализацией должного включает исторический процесс в содержание индивидуальной жизни, делает это содержание бессмертным».

В начале августа 1948 года из Цюриха пришла печальная весть – в психиатрической клинике «Бургхольцли» в возрасте семидесяти двух лет от инсульта скончалась Милева Марич.