Серафима Чеботарь - Восхитительные женщины. Неподвластные времени

Павел оставался милостив к невестке, но это мало что давало. Он требовал, чтобы сын с женой ежедневно бывали в Гатчине, резиденции императора, где обстановка была крайне тяжелой для воспитанной в ласке и свободе Елизаветы. Постоянные протокольные приемы и церемонии плохо действовали на ее слабое здоровье. При новом дворе Елизавету недолюбливали и за сдержанность, и за нельстивость, и особенно за то, что у нее до сих пор не было детей.

Наконец, 18 мая 1799 года – через шесть лет после свадьбы – у Елизаветы и Александра родилась дочь, названная в честь императрицы Марией. До Павла новость о рождении внучки дошла одновременно с известием о победе Суворова в Италии: император счел это благим знаком и объявил себя покровителем новорожденной. Однако скоро поползли слухи, которые немедленно дошли до Павла: дочь светловолосых и голубоглазых родителей была темноглаза и темноволоса. Молва не сомневалась в том, что отцом ребенка был Чарторыйский. Мария Федоровна не преминула потребовать ребенка к себе и показать девочку императору. Разгневанный Павел устроил Елизавете унизительную сцену, а Адама хотел сослать в Сибирь – его спасло только заступничество графа Ростопчина, и Чарторыйский «отделался» назначением посланником в Сардинию. С Елизаветой Павел не разговаривал три месяца.

Оскорбленная великая княгиня замкнулась в себе; она почти не выходила из детской, стараясь как можно меньше соприкасаться с императором и его семьей. Она общалась лишь с мужем и с невесткой, великой княгиней Анной Федоровной – супругой Константина Павловича. Но через год, 27 мая 1800 года, девочка умерла. Елизавета очень глубоко переживала смерть дочери; матери она писала: «О, мама, как ужасна непоправимая потеря: я первый раз переношу нечто подобное. Вы легко можете понять, какая пустота, какая смерть распространилась в моем существовании. Вы теряли ребенка, но у вас оставались другие дети, а у меня их нет, и я даже теряю надежду иметь детей в будущем. Но даже если б у меня и был другой ребенок, то ее, моей обожаемой Mäuschen, более не существует»… С тех пор стали говорить, что «печать ранней грусти легла на ее образ». Горе Елизаветы еще больше отделило ее от двора. Александр тоже горевал; но ни утешить Елизавету, ни разделить с ней горе он не мог и не хотел.

М.-Л.-Е. Виже-Лебрен. Портрет Великой княгини Елизаветы Алексеевны, 1798 г.

Однако уже вскоре Александру понадобилась вся сила характера, любовь и стойкость его жены. 11 марта император Павел I был убит заговорщиками. Александр был раздавлен, он бился в истерике, отказывался от короны… Его мать тоже была не в себе, она ругалась с гвардейцами и кричала по-немецки: «Я хочу царствовать!» Единственным, кто в страшной суматохе не потерял самообладания и присутствия духа, была Елизавета. «Из членов императорской фамилии, среди ужасного беспорядка и смятения, царивших в эту ночь во дворце, только одна молодая императрица сохранила присутствие духа, – вспоминал Адам Чарторыйский. – Император Александр часто говорил об этом. Она не оставляла его всю ночь и отходила от него лишь на минуту, чтобы успокоить свекровь, удержать ее в ее комнатах, уговорить ее прекратить свои вспышки, которые могли стать опасными, когда заговорщики, опьяненные успехом и знавшие, как они должны опасаться ее мести, являлись хозяевами во дворце;…в эту ночь только императрица Елизавета сохранила самообладание и проявила моральную силу, которую все признали. Она явилась тогда посредницей между мужем, свекровью и заговорщиками и старалась примирить одних и утешить других». Александру она объяснила, что принять правление – его долг перед страной, что власть, от которой он жаждал отказаться, – не незаслуженная награда, а искупление, что слабость и нерешительность в такое время – это преступление перед Россией. Только благодаря ей Александр, по природе слабохарактерный, боящийся решительных действий, легко теряющийся в опасных ситуациях, смог взять себя в руки и принять управление страной, только благодаря Елизавете он осмелился начать свои преобразования.

Через несколько дней Елизавета описала произошедшее в письме к матери: «Теперь все спокойно, ночь же с третьего дня на вчера была ужасна. Случилось то, чего можно было давно ожидать: произведен переворот, руководимый гвардией, т. е. вернее офицерами гвардии. В полночь они проникли к Государю в Михайловский дворец, а когда толпа вышла из его покоев, его уже не было в живых. Уверяют, будто от испуга с ним сделался удар; но есть признаки преступления, от которого все мало-мальски чувствительные души содрогаются; в моей душе же это никогда не изгладится.

Вероятно, Россия вздохнет после 4-летнего гнета и если бы Император кончил жизнь естественной смертью, я, может быть, не испытывала бы того, что испытываю сейчас, ибо мысль о преступлении ужасна. Вы можете себе представить состояние императрицы: несмотря на то, что она не всегда с ним была счастлива, привязанность ее к Государю была чрезвычайная. Великий князь Александр Павлович, ныне Государь, был совершенно подавлен смертью своего отца, то есть обстоятельствами его смерти: чувствительная душа его будет этим навсегда растерзана. Я была у себя в комнате и слышала одни крики ура. Вскоре после того, входит ко мне великий князь и объявляет о смерти своего отца. Боже! Вы не можете себе представить нашего отчаяния.

Я. Орт. Портрет Елизаветы Алексеевны, 1800–1801 гг.

Никогда я не думала, что это будет мне стоить столь ужасных минут. Великий князь едет в Зимний дворец в надежде увлечь за собой народ; он не знал, что делал, думал найти в этом облегчение. Я поднимаюсь к императрице; она еще спала, однако воспитательница ее дочерей пошла подготовить ее к ужасному известию. Императрица сошла ко мне с помутившимся разумом, и мы провели с нею всю ночь следующим образом: она – перед закрытой дверью, ведущей на потайную лестницу, разглагольствуя с солдатами, не пропускавшими ее к телу Государя, осыпая ругательствами офицеров, нас, прибежавшего доктора, словом всех, кто к ней подходил (она была как в бреду, и это понятно). Мы с Анной (великой княгиней Анной Федоровной. – Авт.) умоляли офицеров пропустить ее по крайней мере к детям, на что они возражали нам то будто бы полученными приказами (Бог знает от кого: в такие минуты все дают приказания), то иными доводами. Одним словом, беспорядок царил как во сне. Я спрашивала советов, разговаривала с людьми, с которыми никогда не говорила и, может быть, никогда в жизни не буду говорить, умоляла императрицу успокоиться, принимала сотни решений. Никогда не забуду этой ночи!