Юрий Жуков - Люди сороковых годов

На холмах вокруг хутора стоял прекрасный южный лес - граб, ясень, береза. На полянах - пестрый ковер цветов. Уйма земляники в траве. Да и грибов после недавних дождей немало... Генерал внешне спокоен, много шутит, рассказывает разные разности. Наткнувшись в заглохшем, давно заброшенном саду на глубокий колодезь, он немедленно учиняет своим спутникам экзамен по механике: вынут секундомер, автоматчик собирает камушки. Брошенный в колодезь камень достигает дна в три секунды - какова глубина?.. Спутники смущены... Катуков подсказывает: ускорение... квадрат времени.., разделить пополам... Эх, вы, ученые люди! Военные все должны знать, никогда заранее не представишь себе, что понадобится тебе в бою...

Потом на ходу идет разговор о Богдане Хмельницком, о превратных судьбах дубенского плацдарма в разных войнах, проходивших здесь, о хирургии, о нервной системе. После долгой прогулки сидим под черешней, и генерал сосредоточенно сортирует грибы, разъясняя профессору, как отличать ядовитые от съедобных, и показывая, как надо чистить подберезовики, сыроежки, подъяблоневик, белый гриб. Он приказывает тут же зажарить собранные грибы, и вестовой бежит с ними на кухню... "Сегодня я ем грибы и только грибы!" - кричит вдогонку генерал.

В это время у хаты останавливается запыленный "виллис", и с него легко спрыгивает улыбающийся начальник штаба армии. Снимая на ходу и отряхивая от пыли свою фуражку, Шалин вытирает платком бритую голову и деликатно обращается к командарму со своими обычными словами: "Я к вам на минуточку, Михаил Ефимович..."

И как всегда, минуточка Шалина растягивается на несколько часов. Свежие поджаренные грибы остаются забытыми, - они достанутся на долю автоматчиков, сопровождавших командарма.

Когда уже стемнело, оба генерала ненадолго вышли из хаты, чтобы присутствовать на открытии давно запланированного смотра армейской самодеятельности. К ним присоединился член Военного совета генерал Попель. Вокруг собрались крестьяне. Во время концерта Катуков заприметил в толпе старую женщину, которая стояла, опершись на палку. Ей явно было трудно стоять на ногах, но советские песни и пляски ее заинтересовали, и она не уходила.

Генерал встал, подошел к старой крестьянке и усадил ее на стул рядом с собой. Взволнованная старая крестьянка сидела на кончике стула, распрямив спину, а генерал подбадривал ее: "Устраивайтесь поудобнее, мамаша, мы же все свои люди, я сам крестьянский сын".

Вскоре Катуков, Попель и Шалин покинули концерт и снова уединились в хате, продолжая работу над планом операции. Там, за плотными шторами, до утра горел яркий свет аккумуляторных ламп...

* * *

...Назавтра я распростился со своими старыми друзьями-танкистами и вернулся в Москву. А недели через две в газетах запестрели сообщения с 1-го Украинского фронта - его армии пришли в стремительное движение и хлынули потоком на Львов, Перемышль, на Сандомир, захлестывая попадавшие в окружение гитлеровские дивизии, занимая десятки крупных городов и тысячи селений.

Не случайно так много времени было уделено командованием подготовке этой операции. Видное место в плане отводилось танкистам.

- Мы кое-чему научились... - Эта скромная фраза генерала Катукова, оброненная им как бы случайно на прогулке, напоминала об очень многом, и глубокий смысл ее мы постигали в дни, когда каждый час приносил вести о новых продвижениях танкистов, о лихих и быстрых маневрах, об искусных, уверенных ударах, которые они наносили уже по ту сторону Западного Буга. Они стремительно прорвались через все три линии немецкой обороны, прошли через болота, через торфяники, через осушительные каналы, каждый из которых - готовый противотанковый ров, и пересекли Западный Буг, который немецким генералам казался неприступным.

Читаю скупые сводки о продвижении наших войск на этом направлении, я вдруг вспомнил, как часто камандарм танкистов напоминал своим танкистам о пользе изучения военных записок Брусилова, воевавшего в этих же самых местах. Раскрыв эти записки, я прочел такие слова, посвященные Брусиловым операции, проведенной им с 22 мая по 30 июля 1916 года: "...У австро-германцев было твердое убеждение, что их восточный фронт, старательно укрепленный в течение десяти и более месяцев, совершенно неуязвим; в доказательство его крепости была даже выставка в Вене, где показывали снимки важнейших укреплений. Эти неприступные твердыни, которые местами были закованы в железобетон, рухнули под сильными, неотразимыми ударами наших доблестных войск. Что бы ни говорили, а нельзя не признать, что подготовка к этой операции была образцовая, для чего требовалось проявление полного напряжения сил начальников всех степеней. Все было продумано и все своевременно сделано".

Двадцать восемь лет спустя сыновья брусиловских солдат, одетые в форму танкистов, летчиков, пехотинцев, в течение трех-четырех дней прошли путь больший, нежели тот, на который их отцам потребовалось более двух месяцев. И если Брусиловский прорыв по праву занял виднейшее место в истории военного искусства, то как, какими словами будущие историки оценят стремительные и грозные операции, которыми так обильна летопись Отечественной войны в период лета 1944 года?..

Польская тетрадь

Я перелистываю последнюю тетрадь своего походного дневника. На ней надпись: "Польская тетрадь, 1944". Обстоятельства сложились так, что мне не довелось следовать со своими фронтовыми друзьями дальше...

Итак, восьмое октября 1944 года. Я снова лечу в действующую армию - на этот раз к берегам Вислы. Где-то там, неподалеку, стоит сейчас 1-я гвардейская танковая армия, она только что отличилась при захвате обширного плацдарма на западном берегу реки, у города Сандомир.

На московском аэродроме неожиданно встречаю своего фронтового знакомого - генерала Николая Ивановича Труфанова, одного из героев Сталинградской битвы. Я видел его в трудных боях на Украине. Расстались мы с ним, когда он был назначен комендантом только что освобожденного Харькова; на него легла тогда невыразимо тяжелая задача - вдохнуть жизнь в умерщвленный гитлеровцами огромный город. И вот теперь, год с лишним спустя, он воюет уже в Польше, за Люблином. Николай Иванович уговаривает меня заглянуть в войска генерала Колпакчи, где он сейчас служит, тем более что это мне по пути.

Москва провожает нас дождем и туманом. Почти до самого Минска летим в сплошной облачности, вслепую. Самолет зверски бросает. И вдруг над Минском черные тучи расходятся, в просветах сверкает солнце, и под нами раскрывается неописуемое зрелище - мы видим свежие следы совсем недавно закончившейся тут величайшей битвы этой войны: бесконечные зигзаги окопов, тысячи глубоких воронок, нескончаемые вереницы обгоревших автомобилей, танков, выгоревшие дотла селения, на аэродромах изуродованные немецкие самолеты, на огневых позициях - умолкшие батареи.