Никита Михалков - Мои дневники

Бальтасар Грасиан-и-Моралес, испанский писатель и философ, иезуит

«Не хватайся из упрямства за худшее – оттого, что твой противник, тебя опередив, выбрал лучшее. Будешь уже с самого начала побежден, и придется потом с позором отступать. Не видать тебе удачи, коли твоя позиция неудачна. Противник оказался хитрей, он раньше занял лучшую, и глупо, замешкавшись, двинуться против него с худшей. Глупость строптивцев в том, что они из страсти противоречить не видят истины, из жажды спорить не замечают выгоды. Здравомыслящий всегда в стане разума, а не пристрастия, он либо первый туда поспешит, либо потом ошибку исправит».

Пушкин к Вяземскому: «…Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы. Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе».

Удивительная была Россия по своей самодостаточности и концентрации. По самостоятельности и полноте жизни. По разлитости по всему ее телу достоинства и оригинальности…

Никому не известный Ал. Дм. Улыбышев привез в столицу из нижегородской глуши даровитого юношу Милия Балакирева (знаменитого композитора в будущем), потом оставил службу в Иностранной коллегии, ушел в отставку, заперся в своем поместье и написал там – почему-то по-французски! – фундаментальную биографию Моцарта. Потом на русский язык ее перевел Петр Ильич Чайковский…

Удивительно.

– Как хорошо ты говоришь по-русски. Какой образный и яркий у тебя язык. Откуда?

– Изнутри.

Путешественник Костин: «…Россия – это огромный театральный зал, где из всех лож следят за тем, что делается за кулисами…»

Совершенно отвязанный, очень смешной итальянец с чертиковой бородкой под нижней губой, в очках +9 и с невероятной прической демонстрировал дрожащими руками замысловатые фигурные украшения из овощей и фруктов. В конце концов, совершенно зажавшись, искромсал в хлам луковицу и стоял, глупо улыбаясь. Все это в прямом утреннем эфире.

Мы поссорились с Надей. Она совершенно по-пустому, на ровном месте приревновала меня к гидше. Я-то понимал, что происходит. Но Надя попыталась все списать на настроение. Я стал сух и официален. Мне было важно, чтобы она сама честно сформулировала (причем для себя) то, что с ней творится.

Она молчала, потом плакала, потом пришла и попросила извинения, но никак не хотела открывать причины своего состояния. Я сказал ей, что извинение – это хорошо, но не оно важно. Важно для себя сформулировать свои внутренние обстоятельства и самой себе открыться в причине, а не в следствии. Она опять заплакала. Я сидел в бассейне. Смотрел на нее. Длинная, неуклюжая, красивая, любимая. Стоит, плачет. И она все понимает, и я все понимаю. Такая нежность и благодарность охватили – еле сдерживался, чтобы не позвать ее. Но удержался. Она что-то сквозь слезы пролепетала. «Не понял», – говорю. Она (сквозь слезы): «Я тебя не-не-много приревновала». Ко всему на свете.

Соль у всех слез одна и та же, а какая космическая между ними может быть дистанция: девочка плачет от ревности, и мать-турчанка рыдает у разрушенного землетрясением дома, в котором погибли под развалинами ее дети. Я обнял Надю и сказал ей об этом. Она разрыдалась, теперь уже от другого: от того, как я уверен, счастья, что все наконец поняла и что этого стыдно, а еще от счастья, что землетрясение это – не с ней.

Русский «Крестный отец».

История со съемками, в которых «гибнет» весь каботажный северный флот. Морской бой, тонут и взрываются корабли… Какой-то эсминец, стреляя, вдруг упирается… в чей-то пупок. Отъезд камеры: видим студийный бассейн и кого-то из художников, стоящего в трусах посередине.

Юля, жена Володи Красинского, вернулась из Болгарии.

– Где ты загорела так?

– Была в Болгарии. А вы тоже загорелый, тоже были в Болгарии?

– Нет. Здесь погода хорошая была. А у вас там как?

– Вообще-то дождь шел все время, – врет Юля (явно для Володи).

– Где же ты загорела?

– А… в аэропорту, в последний день. Ждала самолета и вот так, – показывает, – загорала.

Потанин рассказывал, что в Норильске во время паводка нужно было срочно отогнать от берега подъемные краны, но для этого было необходимо электричество высокого напряжения. Вода прибывала с огромной скоростью. Все могло кончиться катастрофой. И тогда мужики подняли кабель на плечи и, выстроившись длиннейшей очередью, держали его, стоя по пояс в воде и меняясь. И все это длилось трое суток.

Астафьев: обстрел двора с немецкого самолета. Мужик и мальчишки пытаются спрятаться от пулеметных очередей, но некуда! От ужаса зарываются в навоз…

Мужик не выдерживает стыда – бояться вместе с сосунками. Выходит на середину двора со своей винтовкой и, дождавшись новой атаки, сбивает самолет.

Солдаты вылезли толкать машину, прислонились к борту и уснули.

( Воплощено в картине «Утомленные солнцем. Цитадель», 2010. – Современный комментарий автора )

Как, через что русские люди, такие разные, порою противоположные, могут сговориться и понять друг друга, как не через единую веру, единые законы православия.

На Камчатке вход на одну из танцплощадок был по билетам филармонии. Директор филармонии так выполнял план!

Директор филармонии Маграчев – невероятно благообразный, очень похожий на Карла Маркса человек, с большой окладистой бородой, обладающий тончайшим еврейским юмором, который приводил меня в неописуемый восторг. Например, он говорил: «Ви можете себе представить? Приезжает к нам Лисициан. Виходит на сцену и поет: «У Родины вечной в долгу!» – и одну руку он в левую кулису отправил, другую сунул в правую, и я должен ему в каждую руку по 500 рублей ложить!»

Соль у всех слез одна и та же, а какая космическая между ними может быть дистанция: девочка плачет от ревности, и мать-турчанка рыдает у разрушенного землетрясением дома, в котором погибли под развалинами ее дети.

А вот его другая история: «Ви можете себе представить? Вихожу из Дома рибака – стоят два бича пьяные, смотрят на меня и говорят: «Билядь! Это Карл Маркс!» – и начинают меня пиздить!»

Маграчев был грозой и благодетелем всех музыкальных ансамблей. Однажды мы зашли с ним в ресторан (он пригласил меня поговорить), когда там репетировал оркестр ресторанный. Он им сказал: «Так, мальчики! Видите в окне сопку? Идите, там играйте, дайте нам поговорить». Оркестр мгновенно испарился.