Сборник - Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве

– Вы меня поняли, дети? – спросила она, обведя собравшихся внимательным взглядом.

Дети робко закивали в ответ. И только неопрятный грязнуля и плакса Ваня Сиянов честно признался, что ничего не понял.

– Тааак, – протянула Любочка, – сейчас объясню наглядно. Например, Хачик Вартанян, – кивнула она на смышленого кудрявого армянского херувимчика в белоснежной рубашке, на которой красовалось пятно от ягодного компота. – Что ты знаешь про свою национальность, Хачик?

– Я армянин, – ответил тот с довольным видом.

– И папа твой, Рубен Суренович…, – подсказала Любочка, – тоже…

– Тоже армянин, – уверенно закончил Вартанян. – А мама – армянинка.

– Армянка, – поправила его воспитательница, с трудом сдерживая смех. – Значит, вы родом из Армении, так? А как называется столица Армении?

– Ереван, – вдруг выкрикнул Алишер, аж подскочив от гордости за свою эрудированность.

– Алишер, ты что, армянин? – холодно осадила его Любочка, глядя на растерянного Вартаняна.

– Нет, я узбек. А столица Армении все равно Ереван, – обиженно насупился он.

– Что ж ты вечно всех перебиваешь, выскочка? Дойдет до тебя очередь – будешь про Узбекистан рассказывать, понял?! А вот скажи нам, Хачик, какое самое вкусное национальное блюдо готовит твоя мама?

– Армянское? – почесал вороные кудри Хачик. – Самое вкусное? – закатил он глаза к потолку, перебирая семейное меню. – Котлеты с макаронами. И с подливкой…

– Ага, понятно, – вздохнула Любовь Алексеевна. – Спросишь дома у мамы, какие бывают армянские блюда, ладно? Так, кто у нас следующий расскажет про свой народ? – заскользила она взглядом по притихшей аудитории.

Желающих оказалось двое. Алишер тряс задранной вверх ладонью, рискуя упасть со стула. И белобрысый, почти бесцветный голубоглазый блондин Петр Зимаков тоже очень хотел. Чтоб снова не попасть впросак с национальными особенностями, Любочка дала слово Петьке. Вскочив, он торжествующе оглядел притихших воспитанников, подарив долгий значительный взгляд Свете Аникиной. После чего, набрав в грудь воздуха и густо покраснев, громко произнес:

– А у меня папа – грузин, между прочим!

– «Грузин», – зачарованно выдохнула самая впечатлительная часть интернациональной аудитории.

– Грузин?? – удивленным эхом отозвалась воспитательница.

– Да! – гордо подтвердил Зимаков, утвердительно кивнув белобрысой башкой. – Грузин!

– Ты уверен? – снова переспросила она, откинувшись на стуле.

– Конечно, Любовь Алексеевна! – не сдавался Петька.

– А почему это он… грузин? – забеспокоилась Любочка, поднявшись из кресла. Она, конечно же, прекрасно знала старшего Зимакова, совершенно такого же альбиноса, как и его сын.

– Почему? Да у него и папаха есть! И бурка! Черная! – выпалил Петька. – И патроны на бурке, вот здесь! – выпятив грудь, он провел рукой по воображаемому патронташу. И, увидев восхищенные глаза детсадовцев, многозначительно добавил: – И кинжал! Настоящий кинжал…

– Ну, допустим, – растерянно протянула Любовь Алексеевна.

– Клянусь! – выпалил Зимаков. – Ест он только шашлык, острый, с перцем. И вино пьет с дядей Колей, когда мама не видит. Потом лезгинку танцует! – почти выкрикнул грузинский сын. – Вот так!

И, залихватски вскинув согнутые в локтях руки, Петька пустился в пляс, что есть сил топая ногами, размахивая воображаемым кинжалом и крича «Асса!». Подскочив в танце к Светке, он грохнулся на колени, раскинув руки и энергично поводя плечами на манер «Цыганочки». Вслед за ним и узбек Алишер тоже сорвался в удалой танец, тем самым решительно заявляя, что и у его папы тоже есть бурка, патроны и кинжал. «Ух, ты!» – зачарованно выдохнул Дениска. «Ваще дураки!» – хором отозвались Маша и Марина, глядя, как прыгают вокруг их подруги Светы пылкие грузины. Единственный в группе кавказец Вартанян обиженно выпятил губу, лишившись своего законного триумфа.

Стоит ли говорить, что в тот день Петька Зимаков стал законодателем детсадовской жизни. Собрав вокруг себя полукругом прочих русских, белорусов, татар и украинцев, он страстно, самозабвенно врал, увивая своего отца подробностями грузинского колорита. Вскоре у Вячеслава Ивановича Зимакова появился и конь, и ружье, и рог, из которого тот вечерами напролет пил с друзьями вино и пел гортанные горские песни. И снова Тема остался не у дел, грустно глядя, как его рыжеволосая принцесса вместе с остальными слушает Петины байки. Он понимал, что сейчас ловить ему нечего. Никакого отношения к героическому грузинскому народу он не имел. Хотя врать умел не хуже Петьки. Но было поздно.

Во время вечерней прогулки, когда родители забирали драгоценных отпрысков домой, Петькин папа появился одним из первых. Лишь стоило ему зайти во двор детского сада, как шумная ватага ребятни бросилась к нему. Окружив Зимакова-старшего плотным кольцом, они хватали его за руки, наперебой голося: «Дядя Слава, а вы правда грузин?!!» Попятившись от неожиданности, сибиряк Вячеслав Иванович сперва было растерялся. Но, увидев умоляющие глаза сына, он вспомнил, как недавно смотрел вместе с ним грузинскую короткометражку. И все понял. Залившись румянцем, совсем как Петька, он со вздохом сказал: «Ну да, есть такое дело, чего ж греха-то таить – грузин». И исподтишка показал Петру Вячеславовичу увесистый русский кулак.

А потом случилось горе. Нет, не у Артемки, и не у Светы Аникиной, и не у Любочки, хоть она и была сама не своя. Если верить взрослым, горе случилось у всех разом. Умер наш дорогой Леонид Ильич Брежнев. После тяжелой и продолжительной болезни. Ворвавшись поутру в раздевалку, испуганный Дениска пролепетал: «Брежнев умер! Ой, что будет!» И закрыл лицо руками, как это частенько делала его матушка. Потом Любовь Алексеевна объявила об этом детям, цитируя высокопарный некролог из газеты «Правда», чем немало испугала самых впечатлительных советских граждан. Некоторые даже принимались плакать. Тема встретил эту новость стоически, лишь пару раз шмыгнув носом.

– А от чего он умер? – шепотом спросил его грязнуля Ванька Сиянов, который вечно не поспевал за происходящим.

– От болезни, – сухо отрезал Артемий.

– А от какой? – не унимался Сиянов.

– От тяжелой. И продолжительной, – пояснил Тема, понуро повесив голову.

В тот день он впервые видел, как плакала его рыжая принцесса. Зрелище это было невыносимым. Она всхлипывала, тряся белоснежными бантами, и только приговаривала срывающимся голосом «дедушка Ильич». Собравшись с силами, чтобы и самому не разреветься, глядя на Светкины слезы, Артемий подошел к ней, стараясь хоть как-то успокоить.

– Не плачь, Светочка, не надо, – робко начал он, протягивая ей мятый сопливый носовой платок, взятый напрокат у Дениски (свой он забыл дома). И, вспомнив слова бабы Ани, со стариковским протяжным вздохом добавил: – Все там будем…