Сборник - Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве

– Я летом уеду к маме в Москву. Навсегда!

А Зойка говорит:

– Не уедешь! Ты так уже третий год говоришь, а все не уезжаешь. Ты там никому не нужна!

– Нужна, – говорю. – У меня там мама. Это мы с бабушкой потому все это время не уезжали, что у нее были дела. Она не могла, у нее давление поднималось.

– Ладно врать, – сказала Зойка. – Я что, одна здесь останусь? Одна с отцом?

Зойка просто очень боялась отца. Он у нее был из богатых – профессор Галкин по глазам. Он Зойку бил, прямо белел лицом и хлестал скакалкой. Он ее побьет, побьет, потом что-нибудь подарит, все-таки она ему дочка. Я подумала, но только не сказала, чтобы Зойку не обидеть, что он ее, наверное, побил, перед тем как подарить сапожки, потому что Зойка шла грустная, и еще – у нее был синяк на руке…

Но самое главное – я хочу рассказать про деда.

Я вдруг увидела наших стариков, но не с лица, а со спины. У них спины очень слабые. Им было скучно сидеть. И я сказала:

– Давай их пугать!

Зойка говорит:

– Давай!

Мы побежали. Снег зачавкал под моими валенками. Зойка бежала чуть впереди, у нее ранец подпрыгивал на плечах, а в ранце пенал пластмассовый грохотал, поэтому я подавляла в себе хохот. Мы наскочили на спину деда Аполлонского и крикнули: «3драсте!» Мы хотели попугать стариков, просто для смеха, чтобы им не было так тоскливо. Но все вышло не по-нашему. Дед Аполлонский выронил клюку прямо в слякоть и закашлял. Он смотрел на нас, а сказать ничего не мог из-за кашля. Я думала, он умрет от испуга. Тогда старики стали бить его по спине и кричать на нас, а он кашлял и топал ногой. Тогда старики нас совсем прогнали.

Зойка мне говорит:

– Наверное, со стариками так нельзя, они все-таки были на войне!

А я ничего не ответила, но подумала, что Зойка все-таки права.

У этого деда очки были с такими толстыми стеклами. Они ему все вокруг увеличивали. Но когда я, вся увеличенная, подходила к деду здороваться, то я ведь тоже смотрела на него через его очки. У него еще глаза от них такие здоровые становились – в сто раз больше, чем на самом деле. У него еще были сосуды такие розовые в глазах. Нам было интересно, как устроен дед.

Зойка мне сказала, пока мы шли в школу:

– Ты видела у него в глазах такие специальные красные полосочки?

– Да, – говорю.

– Это у него оттого, что он часто плачет.

Мы вообще про деда Аполлонского долго не помнили. Мы вспоминали о нем, только когда видели.

Людмилка, ботаничка, нам говорит:

– Дети, завтра на классном часу профессор Галкин расскажет вам про глаза. Зоя Галкина, встань!

А наши все прекрасно знали Зойку Галкину и папашу ее тоже знали. Но Зойке все равно пришлось встать, и все наши на нее уставились.

– И еще, дорогие ребята, – сказала Людмилка, – Зоя Галкина, сядь. В нашей школе никогда не было поискового отряда. Мы будем первыми! Мы будем искать ветеранов Великой Отечественной войны по всему нашему микрорайону. Мы пригласим их в нашу школу, пусть они выступят, пусть расскажут о себе… Мы будем петь им на Девятое мая. Мы должны… – все это Людмилка говорила.

А у нас в кабинете ботаники вообще интересно было: книги всякие на полках, но не про зверей, а так; колбы с червями стояли, и цветы неживые в гербарии, фрукты цветные лежали из парафина, я их уже не путала с настоящими. А в одной колбе крыса была распластана с номерками на внутренностях. Я на нее боялась смотреть сначала, а потом привыкла, ничего. В этом углу все страшное стояло: кровь в баночках, я думаю, человечья, совершенно нормальный глобус и череп. Людмилка говорила: «Он из пластмассы», а Зойка говорила: «Он из морга!» Ну я-то, конечно, верила Зойке, и все верили Зойке. А когда Людмилка уходила, все наши по очереди трогали зубы в черепе. А однажды Димка Зеленкин решил всех напугать и напихал земли в глаза черепу, потом дежурные случайно его полили, и из двух пустых глазниц выросли две стрелки травы. Людмилка так удивилась.

Мы все ждали конца урока и обидно улыбались Людмилке. Она всегда в конце говорила:

– Покладите ручки на стол!

А мы все знали, что нужно говорить «положите», меня, например, бабушка научила. А Людмилку так никто и не научил, потому что она была из деревни, из педучилища. Она не понимала причины наших улыбок и беспокоилась.

Потом физкультура была. Я всегда на физкультуре мучилась. Я бегала медленно. У меня за беганье всегда четыре с минусом, но это ничего. У меня просто на физкультуре цепочка была видна от креста.

У меня однажды Зоя Галкина спросила:

– Что у тебя за цéпочка на шее болтается?

А я ответила:

– Ну просто цéпочка такая. Для красоты.

Но она мне сказала тогда:

– Это крестик у тебя, я знаю.

– Нет, – говорю, – честно…

Но она мне сказала:

– Покажи… По глазам вижу, что крестик.

Тогда я испугалась, что она Людмилке расскажет и всем.

– Сама, наверное, в крестике ходишь, – говорю, – а на других сваливаешь…

А теперь, когда у нас физкультура, я крестик незаметно снимаю и в носок прячу. Только он у меня сначала синенький был, а когда я его в носок стала прятать, краска слезла.

Про ветеранов я Зойке сказала:

– Пошли к Аполлонскому! Раз он такой старый, значит, он воевал.

Зойка сказала:

– Пошли, но только вдруг он наврет.

Но я сказала, что не наврет, потому что у всех ветеранов ордена. Мы просто попросим показать.

Дед Аполлонский жил на первом этаже. Я как-то зимой увидела, что он там живет. Он сидел и дышал на стекло: подышит-подышит, потом разотрет рукой, потом опять подышит, пока чисто не станет. Он в просвет смотрел во двор. И я крикнула ему: «3драсте, дедушка!», но он показал на уши, что не слышит, тогда я стала ему махать, но потом окно замерзло, и деда стало плохо видно. Я подумала, что он может нас прогнать за то, что мы его пугали. Но мы же его пугали, чтобы развеселить, ведь он же понимает все-таки.

Зойка Галкина меня подсадила до звонка, и я боялась, пока дед нам открывал. А когда он нам открыл, я не могла так сразу сказать ему про ветеранов. Мы с Зойкой потоптались чуть-чуть, не зная, с чего начать. А дед ждал. Тогда я сказала:

– Мы ищем всех старых людей, чтобы помогать!

– Ветеранов, – тихо добавила Зойка.

– Да, – говорю, – всех ветеранов с улицы Челюскинцев. Чтобы помогать…

Дед замотал головой, а я все ждала, когда же он заругается, но вдруг увидела, что он нам рад. Он молчал и только шевелил губами, это он думал шепотом, чтобы у нас спросить.

Мы ведь с Зойкой его только на улице видели, дома он был не такой. Ну, он кашлял, стучал клюкой, от него пахло таблетками и селедкой из плоских банок – это все как обычно. Но он сейчас был без шапки, а у него такие волосы – пуховые, и рубашка была с оторванными пуговицами, еще ворот майки торчал, и тапочки на ногах клеенчатые – для шарканья. Дед не стал нас ругать. Тогда Зойка сказала: