Лариса Максимова - Великие жены великих людей

Да, он именно поэтому ее и выбрал, потому что она была НАСТОЯЩАЯ. И, надо сказать, осталась такой навсегда. Много лет спустя, когда уже и Георгия не было на свете, и страна поменялась, одно издательство заказало ей книгу «Американки» — про ее встречи с выдающимися женщинами. Одна такая встреча — с Жаклин Кеннеди, женщиной, с чьим именем связана самая непостижимая трагедия современной Америки, — состоялась в доме министра торговли Питера Питерсена и его жены Салли. Тот день был не совсем обычным — накануне газеты сообщили, что в машине, откуда только что вышла дочь Жаклин — Каролина, — взорвалась бомба. К счастью, девушка не пострадала. Она успела подняться к своим знакомым. За столом в гостиной Питерсенов в тот вечер кроме Жаклин собрались несколько молодых сенаторов, писатель Курт Воннегут, маститые журналисты из «Нью-Йорк тайме», изобретатель новых программ игр на телевидении, только входивших в моду, ну и так далее. Зое выпало сидеть между Жаклин и молодым профессором Колумбийского университета Уэсли Фишером, хорошо говорившим по-русски. Думаю, подобное общество могло смутить кого угодно. И тем не менее, воспользовавшись паузой за столом, Зоя задает Жаклин единственный вопрос, который сегодня ее волнует по-настоящему: «После случившегося с Вашей дочерью, как вы теперь поступите? Наверное, ей небезопасно оставаться в Лондоне?» Впоследствии Фишер заметил, что вряд ли кто-то другой за столом мог отважиться заговорить об этом с Жаклин. На подобный вопрос могла решиться только иностранка. Мне же кажется, что Зоя спросила это только потому, что у нее тоже был ребенок и ей в самом деле было важно узнать, что испытывает мать и как собирается поступить. «Первым мои побуждением, — ответила Жаклин, — было вернуть Каролину. Но я остановила себя. Я не должна передавать ей свой страх. Моя дочь не должна испытывать страха, иначе не выдержит».

Оставаться самим собой в самых сложных ситуациях, делать не то, что принято, а то, что хочется, что имеет значение и смысл, — удел немногих избранных. И, по-моему, Зоя Богуславская — среди них.

— Шел 44-й год, моих родителей вернули в Москву, мне тоже надо было уезжать. В Ленинград? Или все же — в Москву? Моему возвращению в столицу поспособствовало такое невероятное совпадение, как назначение ректора Ленинградского театрального института Стефана Макульского — моего мастера и гдавного учителя — директором московского ГИТИСа. Так что, ехать в Ленинград мне уже было не нужно, оставалось только перевестись из одного театрального института в другой. А что Георгий? Георгий бросает работу в ленинградском театре, куда он незадолго до этого устроился, и едет за мной в Москву. И поступает в театр Моссовета, где он потом много лет играл все ведущие роли, очень был популярен в роли Звездича (Арбенина, кстати, играл Мордвинов). И вот Георгий приезжает в Москву, а я… уезжаю на трудфронт. Это не по моей воле вышло, просто весь наш курс отправили на Волгу, в село Дрокино. В этом Дрокино, кстати, окончательно сплотилась наша знаменитая на весь ГИТИС «пятерка» — Нэя Зоркая, Инна Вишневская, Майя Туровская, Рита Рабинович и я. Как потом нас окрестил поэт Борис Слуцкий — «пятибабье». На трудфронте жизнь была по-настоящему чудовищная. Баржа привозила огромные бревна, а мы их перегружали на машины. Половина девчонок тут же уехала с кровотечениями. Я выстояла до конца, благодаря… Вертинскому.

1951 год. Аспирантка Зоя Богуславская за роялем. Выступление в ГИТИСе

Не поверите, но каким-то чудом пластинки с песнями Вертинского оказались в нашей абсолютно не богемной семье. Еще в Германии я выучила несколько романсов и очень хорошо их пела. Этот мой талант очень пригодился на трудфронте, даже стали спрашивать: где та Зойка, которая поет Вертинского? И работы стало чуть поменьше, да и вообще как-то настроение улучшилось. Мне, кстати, многие трудности удается пережить благодаря какому-то особому устройству головы.

Это особое устройство головы, мне кажется, происходит от умения Зои Борисовны заниматься не собой, а делом. Сын Леонид считает ее исключительно обязательным человеком. «Она не только обладает сильной волей, но умеет направлять эту волю на решение глобальных задач, — говорит Леонид Богуславский. — Она чрезвычайно эффективно управляет процессом и контролирует его. Я думаю, что, если бы ей пришлось стать генеральным директором крупного предприятия, у нее бы это здорово получилось». Борис Березовский когда-то сказал, что лучше Богуславской нет топ-менеджера в стране, и он, кстати, никогда не проверял, как тратятся деньги, которые он давал на «Триумф» — верил ей абсолютно и знал, что все будет организовано в лучшем виде. А ведь «Триумф», который существует больше двадцати лет, — это не только чудовищная организационная работа, но и необходимость притягивать и не отпускать таких звезд, как Инна Чурикова, Алла Демидова, Олег Табаков и так далее. Эти люди никогда не станут тратить свое время на пустую затею, бессмысленное дело, на то, что им не интересно. Зоя может притянуть и убедить кого угодно. В качестве художественного руководителя «Триумфа» она могла не только без конца заниматься собственным пиаром, но и даже использовать свои полномочия в самых разных целях. Ей это, правда, не интересно. Во-первых, гораздо лучше посидеть дому в одиночестве с книжкой в руках, ну, а во-вторых, раз уж пришлось заниматься общественной и публичной работой, то надо ее сделать так, чтобы людям была радость. Зоя Борисовна абсолютно убеждена, что, если человек умеет радоваться чужому успеху, он от этого только выигрывает. Она умеет.

— В ГИТИСе мы учились весело, все пятеро были безусловными лидерами, Микульский нас обожал — еще бы не обожать, если мы, например, драматургию Корнелия могли сдать на французском языке. Естественно, вся наша «пятерка» получала сталинские стипендии. Инна Вишневская вскоре вышла замуж за ленинградского режиссера Иоффе, он потом тоже переехал в Москву, стал профессором, работал в вахтанговском театре. Инна написала такие смешные стихи по этому поводу:

Наконец, мы объединились с Георгием в Москве. И у него тут же начались конфликты с моими родителями. Ну — полное несовпадение характеров! Его образ жизни они не понимали и не могли принять. Новицкий был внуком князя, актером, человеком богемным. Это я знала и раньше, но через два месяца после свадьбы выяснилось, что он пьет — да по-черному! Он напивался, исчезал из дома, приходилось его искать, откуда-то притаскивать… А для меня это неприемлемо. Все знают, что я никогда не бегала за мужиками — лучше потерять мужчину, чем достоинство. Ушел — так ушел, хочешь — возвращайся, только меня можешь уже не застать… Для родителей поведение Новицкого стало пыткой. Георгий мог, например, опоздать к обеду, что для отца вообще приравнивалось к преступлению. Он всю жизнь боготворил мою мать и не позволял себе ничего, что могло бы ее огорчить. И опоздание на обед, когда мать уже сидит за столом, было для него немыслимо. Но он терпел из-за меня. Однажды не выдержал и сделал Новицкому замечание. А поскольку отец был человеком добрым, но вспыльчивым, замечание это прозвучало резко. Новицкий очень обиделся и сказал: «Мы не сможем жить с твоими родителями, потому что я никогда не буду приходить вовремя к обеду!» Мать, понимая, что семья рушится, сняла нам с Жоркой комнату в том же доме — на Малом Демидовском переулке. Жили мы открыто: кто у нас только не ночевал, кто не приходил в гости! Существовали на мою стипендию и его актерскую зарплату, так что деньги у нас не водились, да и те, что были, Жорка часто пропивал. Мать не могла смотреть на это, тайком от меня подобрала к комнате ключи, и в наше отсутствие приносила продукты, готовила что-то и ставила на холод, между окнами. Я это обнаружила очень быстро, но тоже молчала.