Лидия Штерн - Как я свалила из Германии обратно в Россию

На встречах и вечеринках я чувствовала себя как дома. Зимой, в канун Рождества, проводились пешеходные походы, готовились стихи и сюрпризы с подарками, а потом всех ждали испеченные заботливыми организаторами вкусные торты, пироги, горячие чай и кофе. Летом организовывались пикники на природе и вылазки в такие места, где от красоты природы и ландшафта у меня захватывало дух.

Такого тепла, уважения и любви между ближними я не чувствовала уже давно. Позднее я пойму, что университетская атмосфера с ее толерантностью к иностранцам – это только одна, приятная, сторона немецкой медали. Но была и другая: зависть и неафишируемая дискриминация иностранцев, переселенцев из других стран. И эта, вторая, сторона была в Германии гораздо ярче первой.

Мы с Генрихом встречались ежедневно. Он работал в деканате на одном из факультетов. Когда у меня заканчивались курсы немецкого, я заходила к Флетчеру, и мы вместе шли обедать в университетскую мензу. Секретарша Генриха, аккуратная, строгая, невысокого роста дама за пятьдесят, улыбалась мне крайне редко. В основном, видя меня, секретарша направляла задумчивый взгляд в окно или на свою электронную пишущую машинку, подразумевая, что меня для нее не существует. А если мы сталкивались в коридоре, выдавливала из себя «гутен таг» с таким надменным видом, что это приводило меня в замешательство и я спрашивала саму себя: «Странно. Что я делаю не так? Почему она меня подчеркнуто недолюбливает?» Казалось, секретарша ревнует своего шефа ко мне, но Генрих об этом даже слышать не хотел – ему было безразлично. По знаку зодиака Лев, он считал себя важным среди важных и этого никогда не скрывал. День за днем, общаясь с Флетчером, я открывала для себя неизвестные ей прежде черты и особенности его характера.

Наконец на одной из их встреч Генрих победоносно заявил, что у меня есть контракт на работу! Моей радости не было предела. Я понимала, что без гениальных способностей, связей и стараний этого великого комбинатора подобное было бы просто невозможно. Это известие означало, что я могу находиться в стране еще не меньше года.

Работа моя была не слишком обременительной, и, что самое замечательное, я могла свободно распоряжаться своим временем. Переводы научных текстов, просмотр и отбор научных журналов Академии наук нельзя было сравнить с журналистикой или преподаванием языка. Поскольку я трудилась самостоятельно, то и процесс был несколько монотонным. Но все же это была работа, и это не могло не радовать.

После обязательных курсов с утра и, если удавалось, совместных обедов с Генрихом, я шла в университетскую библиотеку, а порой брала работу на дом. Приходилось готовиться также к занятиям по немецкому, так как в течение всего курса устраивались письменные экзамены, подразделенные на ступени освоения языка.

Иногда Флетчер заезжал после работы и помогал мне с немецким, проверяя грамматику и безжалостно критикуя за малейшую ошибку. В хорошую погоду мы любили посидеть во дворе пансиона. Здесь располагалась уютная беседка, в которую редко наведывался кто-либо, кроме нас. Хозяин дома все время любил повторять, что для него гости ну просто «короли, князья, и почетнее их никого нет», не говоря уж о том, что желание гостя для него закон. Однако эти «короли и князья» ему, похоже, вскоре надоели. Выйдя как-то во двор, я увидела, что беседка забаррикадирована стульями. «Наверное, ремонт или садовая уборка», – предположила я, но на следующий день ситуация повторилась.

Узнав от меня свежие новости, Генрих только иронично усмехнулся и сказал, что можно без проблем снять комнату в студенческой коммуналке, надо только следить за объявлениями в газете.

Обойдя несколько адресов, где типичные немки с любопытством рассматривали восточноевропейскую гостью в сопровождении солидного друга, им все же удалось найти приличную комнату в трехкомнатной квартире. Там жили исключительно мужчины: немец, студент машиностроительного факультета, и турок, получавший образование в одном из колледжей города. Эта квартира как нельзя лучше подходила: десять минут до университета, спокойные, дружелюбные соседи. К тому же все нужные магазины рядом и до центра города рукой подать.

Флетчер, ум которого никогда не уставал бурлить новыми идеями, уже составил план действий и решил, что перво-наперво нужно выкрасить стены моей комнаты. Уже через день я смогла въехать, получив некоторую мебель от Генриха и с его же помощью купив недостающее: стол, лампу, полки для книг и ковровую дорожку, которые привнесли окончательный уют в мою новую обитель. Постельное белье и полотенца мне презентовала супруга Флетчера. Она изъявила желание лично приехать и ознакомиться с ситуацией на месте. Я показала ей свою комнату, уже порядком устроенную, на что супруга Генриха, передавая чисто выстиранные старенькие полотенца, безэмоционально произнесла: «Prima!» – что означало «неплохо». Не задавая ненужных вопросов, спокойная и деловая, она поспешила ретироваться, захватив с собой супруга.

Я на минуту задумалась: «Интересно, знает ли она о наших отношениях или только догадывается?» Интуиция меня не обманывала: супруга Генриха знала больше, чем я могла предполагать…

Время летело так быстро, что в разгар лета, не без помощи предприимчивого Флетчера и им же организованного приглашения, я ждала в гости сына. Саша должен был лететь один – по правилам таможни для этого требовалось согласие двух родительских сторон.

Генрих предложил для комфорта снять квартиру в тихом, уютном курортном городке Бад-Липшпринге, где предлагалась масса апартаментов, сдававшихся на время отпуска. Я была в восторге от отдельной меблированной квартиры с обустроенной кухней и всем самым необходимым для жизни.

Саша прибыл в аэропорт Ганновера, где мы с с Генрихом ждали его. Соскучившись по маме, но стесняясь незнакомца, мальчик был поначалу скован и сдержан, но потом освоился и стал прежним Сашком, ласковым и любопытным.

Все вместе мы посетили известный бассейн и термы Бад-Липшпринге, а также огромный парк отдыха с аттракционами, зоопарком и детской железной дорогой. Генрих, прихватив с собой второй шлем, возил Сашу на своем мотоцикле BMW и фотографировал, как заправского гонщика. Они катались на велосипедах вокруг живописного озера, совершали прогулки в местный лесопарк.

Когда настал день отъезда, я не находила себе места от волнения. Укладывая вещи сына, я прятала от него и самой себя горькое волнение. И только в аэропорту Ганновера, когда самолет взлетел в воздух, взяв курс на Россию, я не смогла больше сдерживать себя и разрыдалась… Слезы душили меня, катились по мокрым щекам, и я не могла их остановить… Я плакала и на обратном пути, в машине, и дома. Генрих пытался меня успокоить, но состояние пустоты и грусти после отъезда сына не покидало…