Лидия Штерн - Как я свалила из Германии обратно в Россию

Добрый дядечка, который приносил мне в начале знакомства суп в термосе, превратился в злобное существо. И я больше не узнавала в нем скромного, такого угодливого и как будто приятного человека.

Мой рабочий контракт закончился в конце октября. Необходимо было зарегистрироваться на бирже труда. Из предложенного по различным курсам повышения квалификации я выбрала курс менеджмента, который должен был начаться в декабре 2000 года.

Целыми днями видеть и слышать брюзжащего мужа было для меня невыносимо, и я находила себе какие-нибудь другие занятия, в частности, записалась на курсы машинописи. Начинались они вечером, и все необходимое по дому я делала до прихода сына. Вместе с Хансом, который стал еще угрюмее обычного, но делал вид, что все в порядке, мы обедали. Я проверяла уроки у сына и лишь потом уезжала.

Оставшись дома наедине с Сашей, Ханс брался за бутылку. Вероятно, чтобы забыться. Но после нескольких бокалов пива в нем просыпался бес. Однажды я вернулась чуть позже обычного – после курсов разговорились с одним из коллег. Вошла в квартиру и остолбенела: передо мной металась фурия – красный, с перекошенным лицом, Ханс.

– Ты где была? – кричал он, повышая голос с каждым словом. – Где ты время проводишь? С любовником? Курсы она свои посещает… А я? Что я с этого имею? Что я с этого имею?! – как в бреду, визгливо повторял он, поднимая кулаки.

Возбужденный агрессией, Ханс тонул в глубинах своих фантазий и страданий. Невысокий и тщедушный, в пьяном порыве он разбил толстое стекло входной двери, устроив после десяти вечера грохот и поранив себе при этом руку. Соседи только пошушукались внизу и ушли к себе. Знала бы я, как защитить свои права, я могла бы вызвать полицию, но в сложившейся ситуации приходилось рассчитывать только на себя…

Когда раздался звон разбитого стекла, Саша был уже в постели. Весь в волнении, он бросился ко мне и стал меня успокаивать. И хотя его самого колотило от страха, он повторял:

– Мама, не говори ничего Хансу… Ему надо в сумасшедший дом. Молчи… Не спорь с ним…

Я молчала.

Пьяным маршем, широко размахивая руками и изрыгая обвинения, Ханс шагал по квартире, как по плацдарму. Иногда он останавливался, громко кричал или задавал мне какой-то вопрос. Но я молчала, и Ханс, не получив ответа, маршировал дальше…

После этого случая я стала приезжать домой пораньше, и каждый раз, поднимаясь по лестнице на второй этаж, спрашивала себя: как долго еще будет продолжаться этот ад «благородной помощи»?

В один из вечеров, пытаясь напугать меня, пьяный Ханс опять пошел на меня с кулаками, но, доведя себя до исступления, разрыдался и упал на колени. Как ребенок, он валялся у меня в ногах, говорил сквозь слезы о своей любви и просил прощения. Что мне было на это ответить?

– Ханс, ты и себя мучаешь, и нас с Сашей, – только и сказала я. – Мне трудно понять, что это за любовь…Честно… Если уж у нас такая разница в возрасте, каких чудес тут можно было ожидать?..

И хотя Ханс ценил мою откровенность, с этого дня его стали занимать вопросы другого порядка:

– У нас не было никаких отношений. А откуда тебе знать, могу я еще быть с тобой мужчиной или нет? – спрашивал он, подмигивая и заговорщицки поглядывая на свою молодую жену.

После этих слов у меня стало неспокойно на душе. Мне стали сниться кошмары. И я каждый вечер закрывала свою комнату на ключ. Этот факт не остался незамеченным моим ревнивым мужем.

– Это просто смешно… – ехидничал он. – Мы живем в одной квартире, и ты закрываешься. От кого? От меня?

– Да, Ханс, мне так спокойнее. Иначе я не могу уснуть… – отвечала я.

После бурных выпадов и агрессивных сцен наступили спокойные дни в ноябре, и чем больше я беседовала с Хансом, утихомиривая его дикую фантазию, тем уравновешеннее становился старик. Мне даже показалось, что наши отношения стали лучше, чем раньше. Я решилась наконец развеять все подозрения мужа и рассказала историю своей ганноверской влюбленности. Объяснила, что у меня нет и не может быть любовника, что я тоже по-своему несчастна… Но ведь свое обещание я держу. Потому Хансу незачем волноваться…

Проходили дни и недели. Все как будто успокаивалось. Я понимала, что добрые беседы и уважение к старику влияют на него положительно. Появилась даже надежда, что Ханс придет в себя и, пожалев меня и сына, заберет свое заявление на развод.

Но Ханс был теперь между двух огней. По одну сторону стояли его брат и все родственники, которым он открыл свои страдания. С другой – я, которая была ему не безразлична. У старика все стало путаться в голове, мысли крутились, вращались, как на карусели… Спокойствие, которое я воспринимала как перемирие и налаживание отношений, было лишь затишьем перед бурей…

Передав, в буквальном смысле слова, все рычаги своей жизни брату, Ханс не мог уже что-либо изменить. Остановить карусель происходящего было ему не под силу.

Я решила проконсультироваться у своего адвоката, как мне быть дальше с ультиматумом Хуберта. Порекомендованный Генрихом юрист (конечно, из самых «сливок общества», масон) странным образом путался в формулировках и переписке с иностранным комитетом Падерборна. Потому я решила сменить адвоката. Полная, симпатичная женщина моих лет была деловой, внимательной и точной в своих вопросах и формулировках. Она не придала запугиваниям родственника моего мужа особого значения, при этом четко определила действия сторон.

Хуберту полагалось убедительно и детально продумать и изложить свои обвинения в мой адрес. Никаких домыслов. Все должно было быть совершенно доказуемо!

В ноябре 2000 года, узнав от брата, что мы с сыном никуда не выезжаем, а значит, его условия не выполняем, Хуберт послал уже составленное обвинение с клеветой на меня в иностранный комитет. За время сбора досье опытный Хуберт узнал всех служащих в иностранном комитете Падерборна по именам и фамилиям. Он также ознакомился с параграфами и основными положениями вида на постоянное жительство в Германии. Несколько месяцев работы над сбором компромата на «русскую бандитку» – и брат Ханса уже мог открывать у себя в рабочем кабинете отделение по доносам на иностранцев или филиал криминальной полиции на дому.

При всей любви к Германии и уважении к немецкому менталитету, я заметила, что у каждого уважающего себя фрица доносительство есть в крови. Доносы они пишут так квалифицированно, что любому соседу, а особенно иностранцу, горло без ножа перережут.

Помимо пресловутой разницы в возрасте (которую в браке Мюллеров и слепой узрит), козырем Хуберта стал мой отъезд на всемирную выставку. По законам Германии один из супругов или даже оба могут жить и работать в разных городах и снимать для этих целей жилье. Но эту информацию в своем доносе иностранному комитету Хуберт изложил так, будто я оставила (читай – бросила) престарелого мужа, переехав в Ганновер, в то время, как сын мой находился неизвестно где (читай – сына она тоже забыла). «Тут нет и не может быть совместной семейной жизни, – делал вывод Хуберт, – ибо из-за переезда молодой фрау Мюллер в Ганновер она перестала быть совместной. А брак между сторонами является чистой фикцией, потому не может считаться официальным».