Питер Гай - Фрейд

Тем не менее вера Фрейда продержалась несколько лет, и он с готовностью поставлял материал для коллекции веских доказательств Флисса: интервалы своих мигреней, циклы детских болезней, даты менструаций супруги, продолжительность жизни отца. В этом погружении в не вяжущуюся с наукой наивность видно нечто большее, чем просто потребность в одобрении и поддержке. Великий рационалист Фрейд не был полностью свободен от предрассудков, особенно от суеверий. Известно, что в 1886 году он вместе с молодой женой переехал в дом, построенный на месте венского Ринг-театра, который сгорел пятью годами раньше, в результате чего погибло более 400 человек: именно открытый вызов суевериям позволял Фрейду отбрасывать распространенные страхи. Однако определенные числа вызывали у него тревогу. Много лет он не мог избавиться от навязчивого убеждения, что ему суждено умереть в 51 год, а затем в 61 или 62. Ему казалось, что эти судьбоносные числа преследуют его, напоминая о смертности человека. Даже номер телефона, который Фрейд получил в 1899 году, – 14362 – служил тому подтверждением: он опубликовал «Толкование сновидений» в возрасте 43 лет, а последние две цифры, как он полагал, были грозным предостережением, что 62 года – это действительно отмеренный ему жизненный срок. Однажды Фрейд проанализировал суеверие как прикрытие враждебных и жестоких желаний, а собственные предрассудки – подавленной жажды бессмертия. Однако самоанализ не смог полностью освободить Фрейда от этой крупицы иррациональности и остатков того, что он назвал еврейским мистицизмом, которые делали его уязвимым перед самыми невероятными идеями Флисса.

Фрейда связывало с Флиссом нечто большее, чем просто профессиональный интерес. Оба были одновременно и своими, и чужаками: высокообразованные профессиональные врачи, работающие на грани – или даже за гранью – считавшихся допустимыми медицинских исследований. Более того, оба были евреями, сталкивались с одинаковыми проблемами и имели одинаковые перспективы в своем обществе, поэтому они сблизились с легкостью братьев из преследуемого племени. В эмоциональном аспекте Флисс пришел на смену Брейеру: по мере того как крепла связь с Флиссом, ослабевала зависимость от Брейера. В том, что именно Брейер познакомил Фрейда с Флиссом, можно усмотреть своего рода горькую иронию.

Вероятно, это слишком расширительное толкование термина, но в каком-то смысле Фрейд возложил на Флисса роль, сходную с ролью психоаналитика. Неспособность Фрейда – его фактический отказ – реалистически оценивать близкого друга указывает на то, что он глубоко увяз в отношениях переноса: Фрейд сверх всякой меры идеализировал Флисса и наделял его теми достойными восхищения качествами, которыми обладали Брюкке или Шарко. Фрейд даже хотел назвать сына в честь Флисса, но, к его разочарованию, в 1893 и 1895 годах у него родились дочери, Софи и Анна. Он изливал на бумаге свои самые сокровенные тайны живущему в Берлине «второму «Я», а во время заранее спланированных и желанных «конгрессов» – лично. Начиная с конца 1893-го он признавался Вильгельму, что страдает от болей в груди и аритмии. Это опасное и неприятное недомогание Флисс приписывал пристрастию Фрейда к табаку. Вильгельм был единственным, кто знал об этом: в апреле 1894 года, вернувшись к неприятному разговору, Зигмунд предупреждал: «…жена не знает о моем бреде насчет близкой смерти». Предыдущим летом Фрейд писал Флиссу, что Марта наслаждается периодом «возрождения», поскольку «на данный момент, уже год, не ждет ребенка». Он откровенно признавался: «Мы теперь живем в воздержании». Такого рода вещи добропорядочный буржуа может доверить только своему психоаналитику. Флисс был человеком, которому Фрейд мог рассказать все. И действительно рассказывал – больше, чем кому-либо, о своей жене и больше, чем жене, о себе самом.

Несомненно, одна из причин, почему в 90-х годах Флисс стал незаменим для Фрейда, заключалась в том, что супруга не была наперсницей в тех исследованиях, которые всецело поглотили его внимание. Подавленная его блеском, Марта в присутствии мужа превратилась почти в тень. В то время как он оставлял потомкам, отчасти против своей воли, огромное количество материалов, сохранившиеся или доступные свидетельства о ее жизни крайне скудны. Случайные реплики гостей, а также редкие комментарии супруга дают основания предположить, что она была образцовой Hausfrau [36]– вела хозяйство, готовила еду, командовала слугами, воспитывала детей. Но вклад Марты в семейную жизнь был гораздо больше, чем просто покорная, бесплатная, тяжелая и монотонная работа. Все в их семье было подчинено Фрейду. Любопытно, что именно он выбирал имена для шестерых детей – в честь его друзей и его наставников. Когда у них родился второй сын, Фрейд назвал мальчика в честь Оливера Кромвеля, которым восхищался. Однако старший сын Фрейда, Мартин, вспоминал, что мать, одновременно добрая и твердая, рациональная и предусмотрительная в крайне важных домашних делах и не менее важных приготовлениях к путешествиям, способная держать себя в руках, никогда не раздражалась. Ее неизменная пунктуальность (редкое качество в легкомысленной Вене, как заметил Мартин) придавала дому Фрейдов атмосферу надежности – даже несмотря на, как впоследствии жаловалась Анна Фрейд, маниакальную размеренность. Макс Шур, последний врач Фрейда, который близко узнал Марту в последние годы жизни, считал, что многие ее недооценивали. Шур ее очень полюбил, несмотря на то что она регулярно выражала неудовольствие, когда он присаживался на постель и мял простыни, осматривая ее мужа.

Судя по этому эпизоду, Марта Фрейд являлась типичной представительницей буржуазии. Любящая и энергичная в семье, она была скована своей убежденностью, что ее удел – домашние обязанности, и строга к любым отступлениям от морали среднего класса [37]. Уже в пожилом возрасте в Лондоне она рассказала, что единственным «отвлечением» ей служило чтение, но затем поспешно прибавила, извиняющимся тоном и несколько растерянно: «…но только ночью в постели». Она лишала себя этого удовольствия днем, поскольку ей не позволяло «приличное воспитание». Фрейд признавался Флиссу, что его жена необыкновенно сдержанна и медленно сходится с незнакомыми людьми. Обычно нетребовательная, Марта могла быть настойчивой, если твердо решила добиться цели, которую считала разумной. Судя по намекам в письмах Фрейда и по фотографиям его жены, стройность юности вскоре сменилась аккуратными формами среднего возраста; сначала Марта сопротивлялась, затем смирилась со старением, которое безжалостно превращало ее в величественную матрону [38]. В первые дни после помолвки Фрейд откровенно сказал ей, что ее нельзя назвать по-настоящему красивой в буквальном смысле слова, но ее внешность указывает, что она милая, добрая и разумная. После женитьбы он почти не обращал внимания на внешность супруги.