Дэниэл Смит - Думай, как Эйнштейн

Во что Эйнштейн точно не верил – так это в бородатого бога, сидящего на облаке и озабоченного проблемами человечества. Вот что он говорил в одной из частных бесед: «Я не представляю себе персонифицированного божества, прямо влияющего на поступки людей и осуждающего тех, кого сам сотворил… Моя религиозность состоит в смиренном восхищении безмерно величественным духом, который приоткрывается нам в том немногом, что мы, с нашей слабой и скоропреходящей способностью понимания, постигаем в окружающей действительности».

Со временем он стал более всего отождествлять свои мировоззрения с учением Баруха Спинозы, голландско-еврейского философа XVII века. В его величайшей работе, «Этика», он конструирует масштабное описание веры – но не в персонифицированного божества, а в теологическое устройство Вселенной. В 1929 году он рассказывает газете «Нью-Йорк Таймс»: «Я верю в бога Спинозы, который проявляет себя в упорядоченной гармонии сущего, но не в бога, который интересуется судьбами и поступками человеческих существ».

Об отрицании бога, который «вмешивается» в нашу жизнь, он не раз упоминал и до, и после этого. Так, в 1930 году он пишет в статье для той же «Нью-Йорк Таймс»:

Для того, кто всецело убежден в универсальности действия закона причинности, идея о существе, способном вмешиваться в ход мировых событий, абсолютно невозможна… Для него бог, вознаграждающий за заслуги и карающий за грехи, немыслим по той простой причине, что поступки людей определяются внешней и внутренней необходимостью, вследствие чего перед богом люди могут отвечать за свои деяния не более, чем неодушевленный предмет за то движение, в которое он оказывается вовлеченным.

Вместо этого он снова и снова говорит о возможности обнаруживать божественное начало посредством научных размышлений. В частности, заявляет: «Это глубоко эмоциональное убеждение в существовании высшего разума, обнаруживающего себя в непостижимой вселенной, и составляет мою идею бога». А в интервью Джорджу Вьереку раскрывает эту мысль еще шире:

Всё… определяется силами, контролировать которые мы не способны. Все предопределено как для насекомого, так и для звезды. Люди, овощи или космическая пыль – все мы исполняем танец под непостижимую мелодию, которую наигрывает нам издали невидимый музыкант.

Эти слова созвучны и более ранним утверждениям о том, что его верования «пантеистичны» – или, другими словами, поддерживают доктрину, которая рассматривает вселенную как физическое проявление божественного.

Чем сильнее Эйнштейн укреплялся в своем пантеистическом мировоззрении, тем скептичней отзывался о влиянии традиционных верований на человеческое сознание. С большой подозрительностью он относился к «предрассудкам», которые обнаруживал у приверженцев господствующих религий, будучи убежден, что именно научная рациональность предлагает людям куда более светлые надежды на будущее. Так, все в том же интервью журналу «Кайдзо 5» он отметил:

Научные исследования могут уменьшить суеверие, поощряя людей думать и смотреть на вещи с точки зрения причины и следствия. Несомненно, это убеждение о рациональности и упорядоченности мира, которое сродни религиозному чувству, лежит в основе всех научных работ более высокого порядка.

Его аргументы остались прежними и двадцать лет спустя. В 1940 году он выступил с речью на нью-йоркском симпозиуме «Наука, философия и религия», в которой сказал:

Чем дальше продвигается духовная эволюция человечества, тем более очевидным мне представляется, что путь к истинной религиозности пролегает не через страх жизни, страх смерти или слепую веру, а через стремление к рациональному знанию.

По большому счету, Эйнштейн не нуждался в поддержке религий, основанных на святых писаниях древности или пугающих рефлексиях о загробной жизни. Его научная позиция уходила корнями в те же самые инстинкты: мистическое преклонение перед тайнами механизма вселенной – и верой в то, что эти тайны в конечном итоге могут быть разгаданы. С неизменной элегантностью он писал об этом в 1930 году для журнала «Форум и Столетие» в статье «Во что я верю»:

Самая прекрасная эмоция, которую нам дано испытать, – это ощущение тайны. Это основополагающая эмоция, стоящая у истоков всякого истинного искусства и науки. Тот, кому эта эмоция незнакома, кто больше не может удивляться, замерев в восторге, и испытывать благоговейный страх, все равно что мертв: глаза его закрыты. Сама эта попытка постичь тайну жизни, неизменно связанная со страхом, и породила религию. Осознание того факта, что существует нечто, во что мы не можем проникнуть, ощущение того, что нашему уму доступны только примитивные формы познания глубочайших корней и лучезарной красоты сущего – это и есть истинная религиозность; в этом, и только в этом смысле, я являюсь глубоко религиозным человеком.

За все эти высказывания Эйнштейн еще при жизни получил репутацию человека, провозгласившего победу науки над религией. Теория относительности низвергла «истины», в которых никто не сомневался веками, и бросила вызов общепринятым религиозным доктринам так же эффективно, как это удалось идеям Дарвина в предыдущем столетии. Нечего и удивляться тому, что Эйнштейн стал иконой для многих адептов атеизма. Хотя сам он от подобного статуса однозначно открещивался.

На самом деле, всякий раз, когда атеизм принимал форму активно-непримиримого движения, Эйнштейн раздражался и старался от него дистанцироваться. В начале 1940-х, беседуя с немецким дипломатом Хьюбертусом зу-Левенштейном, известным своими антинацистскими взглядами, он категорически отделил себя от неверящих в существование бога, заявив: «меня выводит из себя то, что они причисляют меня к тем, кто поддерживает их взгляды». За пару лет до смерти он объяснял: «Что отделяет меня от большинства так называемых атеистов, так это чувство глубочайшего смирения перед непостижимыми тайнами вселенской гармонии».

Похоже, именно нежелание атеизма допускать свою возможную неправоту и оскорбляло Эйнштейна больше всего. В наши дни агрессивный атеизм по несгибаемости веры в собственную правоту ничем не уступает самым яростным религиозным доктринам. И это искренне возмущало Эйнштейна, негодовавшего: «фанатики-атеисты похожи на рабов, все еще чувствующих вес цепей, сброшенных после тяжкой борьбы. Этим созданиям… недоступна музыка сфер».

Вслед за этими его высказываниями стало еще сложнее разобраться: во что же, собственно, верил Эйнштейн и как он умудрялся совмещать убежденность в детерминированности Вселенной с требованием, чтобы человечество само несло моральную ответственность за свои действия? Его научные предпосылки не позволяли ему сомневаться, что все происходящее в космосе предопределено законами природы и концентрированным выбросом энергии, который однажды уже случился. А значит, для человека не остается никакой свободы воздействовать на события собственной волей и само понятие моральной ответственности лишается всякого смысла. В 1932 году он выступил с речью в Обществе Спинозы, где заявил: «Мысли, чувства и действия человеческих существ не свободны, а столь же связаны принципом причинности, как и звезды в своем движении».