Дёрдь Кроо - Если бы Шуман вел дневник

Если я остановлюсь на юриспруденции, то мне нужно провести здесь еще одну зиму, чтобы прослушать у Тибо курс пандектов, который у него должен прослушать каждый юрист. Если я остановлюсь на музыке, то мне, бесспорно, нужно уехать отсюда и вернуться в Лейпциг. Мое образование в Л. должен продолжить Вик, которому я охотно вверяю себя целиком, который знает меня и может оценить мои силы. Затем мне надо было бы на год поехать в Вену и, если это только возможно, поступить в школу к Мошелесу.

Моя добрая матушка, у меня есть к тебе просьба, которую ты, быть может, охотно выполнишь. Напиши сама в Лейпциг Вику и спроси его без обиняков, что он думает обо мне и моих жизненных планах. Попроси его дать быстрый и решительный ответ с тем, чтобы я мог ускорить свой отъезд из Гейдельберга, как бы тяжело не было мне прощание с городом, в котором я оставляю так много хороших людей, прекрасных мечтаний и природу, напоминающую рай. Если хочешь, вложи это письмо в свое письмо к Вику. Во всяком случае, вопрос должен быть решен до Михайлова дня, поскольку мне следует бодро и усиленно, без слез стремиться к стоящей передо мной жизненной цели.

Ты видишь, что это письмо – самое важное из всех, что я когда-либо писал или напишу, выполни мою просьбу без неудовольствия и поскорее ответь мне. Времени терять нельзя. Прощай, дорогая матушка, и не бойся за меня! Если поможет человек, то будет помогать и небо.

Твой глубоколюбящий тебя сын

Роберт Шуман».

7 августа потрясенная мать Шумана берется за перо и с трепетом в сердце пишет письмо Вику, в Лейпциг. Она пишет, что сейчас, когда Роберт вскоре уже должен был бы покинуть университет как законченный юрист и иметь твердую возможность обеспечить себя в жизни, он собирается изменить свою профессию и стать музыкантом. Не опоздало ли это решение, есть ли у Роберта перспектива обеспечить себя в жизни, занимаясь музыкой. Другие ее дети, братья Роберта, возражают против того, чтобы она дала Роберту согласие на это, но имеет ли мать право принуждать сына к профессии, к которой он не испытывает влечения? Она просит Вика откровенно высказать свое мнение о будущем ее сына. Даже сейчас нельзя без волнения читать последние строки ее письма:

«От Вашего приговора зависит все: спокойствие любящей матери, все жизненное счастье молодого, неопытного человека, который живет лишь в высших сферах и не хочет углубляться в практическую жизнь. Я знаю, что Вы любите музыку. Не позволяйте этому чувству говорить в пользу Роберта, вынесите решение, учитывая возраст Роберта, его материальное состояние, его силы и его будущее. Я прошу Вас как супруга, отца и как друга моего сына, судите как добросовестный человек и выскажите без обиняков свое мнение – чего ему следует опасаться или на что он может надеяться …»

Чего Роберту следует опасаться или на что он может надеяться? Вик уже через два дня, 9 августа, отправил свой ответ. Он писал, как отец или друг Роберта, открыто, не умалчивая о трудностях, с полным сознанием своей ответственности. На что может Роберт надеяться?

«…Я берусь в течение трех лет сделать из Вашего сына Роберта, при его таланте и фантазии, одного из величайших современных пианистов, который будет играть воодушевленнее и теплее, чем Мошелес, и великолепнее, чем Гуммель».

Но… и затем следует перечисление того, чего Роберту «следует опасаться». Шуману, постоянно увлекаемому своей живой, порхающей фантазией, для приобретения совершенной техники требуются исключительные прилежание и дисциплина. Способен ли он на это, хватит ли у него выдержки, решимости и сил? Сама профессия исполнителя одна не может обеспечить надежного заработка. Ее надо сочетать с педагогической работой, рано или поздно Шуману придется обучать других. Кроме игры на фортепьяно, необходимо изучить и сухие теоретические предметы. Будет ли у Роберта достаточно выдержки выполнять эту механическую работу, полностью выключив свою фантазию?

Если же Шуман не способен на все это, то весьма сомнительно, чего он сможет добиться и что уготовит ему судьба на пути музыканта.

Как видим, сплошные знаки вопроса. В письме от 21 августа Шуман отвечает на все эти условия согласием.

«Прошло много времени, прежде чем все мои мысли приобрели более спокойный и ровный характер. Не спрашивайте, что бушевало в моей душе после получения письма. Теперь мне уже лучше. Первым моим чувством было мужество и решимость… Не склоняйся перед природой. Иначе гений должен был бы навечно замолкнуть. Дорога к науке лежит через Альпы, причем Альпы весьма обледенелые, дорога к искусству имеет свои горы, но это земные горы, полные цветов, надежд и мечтаний, – так примерно чувствовал я в первые мгновения после того, как прочел Ваше и матушкино письмо. Сейчас я много спокойнее…

Я остаюсь верен искусству, я хочу быть верным ему, я способен на это и обязан к этому. Без слез расстаюсь я с наукой, которую не могу любить и почти что не уважаю, однако не без страха смотрю я на длинный путь, ведущий к цели, которую теперь поставил перед собой. Поверьте мне, что я скромен, у меня достаточно причин для этого. Однако я смел, терпелив, доверчив и способен к учению. Я полностью доверяю Вам и предаю себя в Ваши руки. Возьмите меня, каков я есть, и будьте во всем терпеливы со мной. Никакие упреки не огорчат меня, и никакие похвалы не позволят облениться. Даже многочисленные ушаты холодной, очень холодной теории не повредят мне, я выдержу их без хныканья. Я спокойно и внимательно продумал Ваши пять «но», и строго спросил себя, смогу ли я выдержать все эти требования. Разум и чувство каждый раз отвечали мне «конечно, да». Уважаемый господин Вик! Вот вам моя рука, ведите меня, я всюду последую за Вами, не срывая повязки с глаз, чтобы не быть ослепленным блеском. Я хотел бы, чтобы Вы сейчас заглянули мне в душу. Она спокойна, и над всем миром колышется тихая, светлая утренняя дымка.

Поверьте в меня; я хочу заслужить право называться Вашим учеником. Ах! Почему иногда чувствуешь себя таким счастливым? Я знаю, почему».

Когда письмо пришло в Лейпциг, Шуман с разрешения матери и согласия Вика уже сидел в почтовой карете. Он простился с Гейдельбергом, и этим закончился первый, двадцатилетний период его жизни. Все, что было пережито, было лишь увертюрой к тому, что должно было сейчас начаться, к творческому пути музыканта-композитора. Двадцатилетний студент возвращался в Лейпциг – в город своих мечтаний.

В Лейпциге Шумана встретила кипучая музыкальная жизнь. Все началось так, как он себе представлял.

Декабрь 1830 года. Из письма к матери: