Лариса Райт - Моя сладкая жизнь

– Как ты себя чувствуешь?

Мы, взрослые, тут же поняли: «Все».

– Нормально, – ответил ребенок, продолжая прыгать и кружиться.

– Сахар тридцать три, – сказала доктор. – Это коматозное состояние. Пойдемте в отделение.

В отделении стало спокойнее. Особенно когда мою дочь, отчаянно орущую в своем девятилетнем возрасте даже от намека на прививку, в две минуты научили делать себе укол инсулина. С одной стороны, она была жутко расстроена, а с другой – страшно гордилась тем, что теперь у нее есть личный гаджет под названием глюкометр и бордовая с серебристой окантовкой шприц-ручка, на которой курсивом выбито очень красивое имя Lilly.

Нас проводили в палату, где уже лежала тринадцатилетняя Полина.

– Новенькая? – поинтересовалась она. – А я уже семь лет болею.

– А почему сейчас в больнице? – спросила я.

– Что-то сахара расшалились, решили лечь. А вообще, надо каждый год ложиться.

– Зачем? – мне стало дурно.

– На обследование для инвалидности.

– Для инвалидности?!

Я поняла, что пугаю и себя, и свою дочь, и предпочла свернуть разговор.

К нам пришла дежурная врач (во второй половине дня никого из палатных врачей на месте уже не было). Она подтвердила диагноз, выдала книгу о сахарном диабете первого типа, повторила, что ничего страшного с нами не случилось, и предложила остаться ночевать с Катей.

Я бы осталась с удовольствием, но дома ждала младшая, Машка, которую я еще кормила. Моя девочка ходила с Полиной знакомиться с другими ребятами, уже что-то рассказывала о том, кто, как и сколько болеет.

Рассказывала она с таким видом, будто сама уже болела лет двадцать, не меньше.

Теперь она сидела на кровати и играла с мужем в шашки, а я начала звонить.

Нашему педиатру, классному руководителю, хормейстеру музыкальной школы, руководителю танцевальной студии – всем объясняя одно и то же: – У нас диабет. До конца учебного года не придем.

Еще я позвонила своему редактору, чтобы сказать, почему не смогу завтра приехать в издательство.

Я звонила не для них – для себя. Чем большее количество раз я произносила название болезни, тем больше к ней привыкала и тем меньше она меня страшила.

Или мне просто так казалось.

Организм включил защитный механизм действий на автомате: больше делать и меньше думать.

Мы с мужем вышли из больницы и поехали домой.

Молча.

Оба были в состоянии шока, а еще – оба думали: как сказать родителям?

Он позвонил своим из машины. Охи и ахи свекрови остановил очень быстро:

– Мама, ничего ужасного не случилось.

– Как ничего ужасного?! – услышала я всхлипы свекрови. – Это же ДИАБЕТ!

– Да, диабет, но не конец света. С ней все хорошо, мам.

Он говорил в трубку, а я понимала, что все это он говорит и для меня тоже, потому что мне, как и свекрови, ужасно хотелось плакать, причитать и кричать на весь белый свет о том, что это ужасно!

Дома нас ждала няня с малышкой. Я разрыдалась в ее объятиях, а она гладила меня по голове и повторяла:

– Ну что вы, Ларисочка? Не надо, девочка моя, ничего страшного.

Мне стало стыдно, потому что эта женщина полгода назад похоронила своего погибшего в аварии двадцатилетнего сына. Вот у нее – трагедия, а у меня – так, небольшие жизненные трудности и не более…

Каким-то образом – то ли из-за силы характера, то ли из-за лучшего понимания жизни – моему мужу удалось воспринять все случившееся именно так.

Мне было гораздо сложнее.

Да, умом я понимала, что если этому дано было случиться – то счастье, что случилось именно так. Что вовремя сдали анализ, что вовремя оказались в больнице…

Но толку от моих самоутешений было мало.

К тому же мне еще предстоял разговор со своими родителями. В чем-то мне было легче, чем мужу. Мои – не из тех, кто психует. А в чем-то – гораздо тяжелее. Мне так нужна была мама, мне так хотелось уткнуться в ее плечо и выплакать в него все происшедшее! Но мама была далеко – за тысячи километров. Они отдыхали на море, а я должна была этот отдых нарушить. Они ничем не могли помочь, и, набирая номер, я сто пятьдесят раз успела приказать себе держаться, чтобы у них не возникло сомнения в том, что я справлюсь.

Однако совсем беззаботного тона не получилось.

Хоть я и начала разговор с банального вопроса: «Как дела?», папа тут же спросил: «Как у вас?» – и пришлось выдать правду:

– Катя в больнице. Анализ плохой.

– Какой плохой?

– Десять натощак, а в больницу приехали – тридцать три.

– Ты ничего не путаешь? – переспросил мой папа, который к тому времени уже несколько лет принимал сахаропонижающие таблетки. – Может быть, три и три? Так это хороший сахар, даже низкий.

– Я не путаю, пап: тридцать три! В больнице она будет дней семь-десять. Наверное, надо будет менять билеты.

Через две недели дети и я должны были лететь к родителям.

– Я пока еще ничего не знаю, завтра буду говорить с врачом…

Мои тактичные родители не стали меня мучить, хотя наверняка провели бессонную ночь, штудируя Интернет в поисках информации о свалившейся на нас болезни.

Я же, как ни странно, спала как убитая.

Проснулась только для того, чтобы покормить Машку, потом взяла ее к себе под бочок, уткнулась в светлую, пахнущую детством спасительную макушку и снова провалилась в сон. Наверное, организм сознательно берег мне силы. Если бы я еще и не спала, скорее всего, не выдержала бы поселившегося во мне напряжения.

Потянулись больничные будни.

Мой ребенок каждый день встречал меня «оптимистичной» новостью:

– Я теперь диабетик, – последнее слово окрашено всеми возможными красками презрения.

– А когда я вырасту, мне отрежут ноги.

– Я не человек, а инвалид.

Хорошо, что время позволяет забывать, и я помню не все ее «внушающие бодрость духа» перлы. Могу только представить, что творилось у нее внутри, какие переживания раздирали ее детское сердечко!

Но, с другой стороны, детство – это такое счастливое состояние, когда ты легко умеешь абстрагироваться от реальности. Она посылала свои мысли в пространство, а через пять минут уже не слушала мои слова успокоения, а хохотала с новыми подружками над какой-то картинкой в журнале. Она спокойно колола свои пальцы, мужественно ела больничную бурду и радовалась тому, что «сахара» медленно, но верно ползут вниз.

Я с утра до вечера торчала в больнице, умудряясь по несколько раз сцеживать молоко для младшей.

Не знаю, каким чудом оно не пропало.

Наверное, все та же мобилизация организма – отвлекающий маневр переключения мыслей.

Он действовал, но слабо.

Я пять раз прочитала книгу о диабете, которую подарили в больнице, и исследовала виртуальное пространство вдоль и поперек. Я бесконечно говорила по телефону: и оказалось, что практически у каждого моего друга или родственника был какой-то знакомый с этим диагнозом, который прекрасно выглядел, отлично себя чувствовал и жил полной жизнью.