Array Антология - Живой Есенин

Как-то я спросил Дид-Ладо, что он подмешал в белила. Он засмеялся и сказал:

– Это секрет изобретателя!

Между тем толпа на площади, в конце Тверского бульвара, вокруг памятника Пушкину настолько разрослась, что преградила путь всякому движению. Приехали конные милиционеры, и только после этого народ стал расходиться.

Конечно, имажинисты думали, что четыре строчки на стене Страстного монастыря даром не пройдут. Священнослужители с амвонов поносили святотатца отрока Сергея Есенина, вокруг Страстного монастыря был совершен крестный ход, но никого из нас никуда не вызывали.

Разумеется, о четверостишии Сергея узнали не только москвичи – весть об этом облетела многие города. Сам же Сергей чувствовал себя преотлично и, поблескивая глазами, говорил:

– Погодите! Дойдет до Клюева – разозлится.

Весной 1925 года Есенин выступал в клубе поэтов, где присутствовали только члены союза. Он читал свои новые вещи: «Персидские мотивы», «Анну Снегину» и имел ошеломляющий успех. Ему задавали много вопросов. Одна из поэтесс, прижимая руки к груди, сказала:

– Сергей Александрович! Вы же – классик. Зачем же писали страшное четверостишие на стене монастыря?

Есенин с улыбкой ответил:

– Год-то какой был. Монастыри ударились в контрреволюцию. Конечно, я озорничал. Зато Страстный монастырь притих…

Мне пришлось уехать из Москвы, о чем расскажу в следующей главе, а когда вернулся, Дид-Ладо сообщил о том, что он по просьбе Шершеневича и Мариенгофа написал картонный плакатик: «Я с имажинистами» – и ухитрился повесить его на шею памятника Пушкину. Узнав об этом, Сергей рассердился и велел его сейчас же сорвать. Это и была первая черная кошка, которая пробежала между Есениным и левым крылом имажинистов.

Когда я договаривался с Вадимом о художнике для обложки нашего совместного сборника «Красный алкоголь», он подтвердил всю историю с этим плакатиком. Только сказал, что его сорвал кто-то из проходящих по Tвepcкомy бульвару.

В конце двадцатых годов в Страстном монастыре был открыт антирелигиозный музей. Перед входом, где раньше находилась божница, висели две иконы: на одной из них был изображен неведомый святой, а под ним был плакат: «На этой иконе нарисован купец Грязнов – ростовщик и развратник». На второй иконе красовалась пышная неизвестная святая, а под ней плакат пояснял: «Вы видите на этой иконе крепостницу и развратницу императрицу Екатерину Вторую, над ней справа в облаках – не лики ангелов, а лица ее многочисленных любовников».

Только подумать, что к этим иконам верующие люди прикладывались, молились на них!

Я вспоминаю: как-то ехал с Есениным на извозчике на Садово-Триумфальную к Якулову, затянувшему работу над рисунками для журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном». Когда сани поравнялись со Страстным монастырем, Сергей посмотрел на памятную стену и спросил:

– Как думаешь, не забудут, что я бросил бомбу в этот монастырь?

Увы! Не только забыли о «бомбе», но и о самом Есенине не вспоминали в течение тридцати лет после его смерти. Ни один критик, историк литературы, литературовед, литератор (не исключаю из этого числа самого себя!) на страницах нашей печати не забили тревогу о том, что мы непростительно предаем забвению неповторимое наследство великого советского поэта!

Клуб Чрезвычайного отряда. «Песня о собаке». Шефы М. И. Калинин и В. Д. Бонч-Бруевич. Демьян Бедный. Концерт

Я упоминал о том, что работал в культурно-просветительной комиссии Главного Воздушного Флота. Она помещалась в Петровском парке напротив бывшего особняка Манташева, где находился Главвоздухфлот. Во главе комиссии стоял литератор С. М. Богомазов, работали театральная секция, кружок по ликвидации безграмотности, литкружок и литчасть при театральной секции. Я научился говорить вступительное слово перед спектаклем или концертом, рассказывать в литкружке о творчестве писателя или поэта, организовывать тематические концерты и т. п. Эту работу я совмещал с занятиями на факультете общественных наук (бывший юридический) в Московском университете.

Меня вызвал член объединенного старостата факультетов, ведающий нашими воинскими делами, и сказал, что мне дают серьезное поручение.

На следующей неделе я вошел в здание ВЧК, в кабинет комиссара Чрезвычайного комиссариата по охране центрального правительства Советской республики. Комиссар, или, как его именовали, чрезвычайный комиссар, был среднего роста, коренастый, узкоглазый, в военной гимнастерке и брюках навыпуск защитного цвета. Он напомнил о покушении на В. И. Ленина, убийствах М. С. Урицкого, В. Володарского, о раскрытии петроградской контрреволюционной организации «Национальный центр» и т. п. Вот почему при Чрезвычайном комиссариате был организован отряд особого назначения для охраны нашего правительства в Кремле.

На лето 1920 года члены правительства и Центрального Комитета РКП(б) собирались переехать со своими семьями в Тарасовку, где и должен был работать отряд. Отряду был необходим отличный клуб: концерты и спектакли будут посещать не только бойцы и командиры, но и члены правительства. Мне предлагалось, что называется, на ходу включиться в организацию этого клуба.

Becной я поселился в Тарасовке и наблюдал за ремонтом клуба. Собственно, это был дачный театр с открытой сценой и местами для зрителей. Я обратил внимание чрезвычайного комиссара на то, чтобы была как следует отремонтирована крыша сцены и во время дождя не протекала, иначе придется отвечать за промоченные декорации и бутафорию.

Однажды комиссар сказал, чтобы я после обеда зашел к группе перебравшихся в Тарасовку бойцов и что-нибудь почитал им. Я доложил об этом командиру отряда и заявил, что прочту конникам рассказ Куприна «Изумруд». Но он объяснил, что среди бойцов много охотников и лучше бы я достал книгу о собаках.

Придя в отряд, я прочел бойцам «Историю щенка Чинка» Э. Томпсона-Сэтона, она им понравилась. После чтения обещал подойти комиссар и выступить с сообщением о боях с интервентами, но опоздал. Бойцы попросили, чтоб я прочел еще что-нибудь. Я вынул свой блокнот, где была записана «Песня о собаке» Есенина. Я уже слышал раза два, как он ее читал, и выполнил их просьбу. Последнюю строфу я знал наизусть:

Я смотрел на бойцов, уже побывавших на фронтах гражданской войны, – многие были ранены, контужены, оперированы, – они вытирали глаза, сморкались, кашляли. А потом забросали меня вопросами о Есенине…

Многих бойцов после медицинского переосвидетельствования не пустили на фронт. Одни остались в Чрезвычайном отряде, другие вступили в конную милицию. Некоторые из ниx заходили ко мне в Москве и были довольны, когда я им давал сборники со стихами Есенина. Кстати, эти знакомства отчасти помогли мне в сороковых годах вплотную взяться за милицейскую тематику. (Повесть и сценарий «Дело № 306», «Волк» и др.)