Array Антология - Живой Есенин

– Дурень! Я же с ней встречаюсь!

(Я понял, что, навещая детей, он встречается с Райх.)

– Извини, Сережа! Не понимаю, почему ты расстался с Зинаидой Николаевной и с детьми?

В глазах его вспыхнули синие огоньки, он откинулся на спинку стула и объяснил, что Мариенгоф невзлюбил Зинаиду, а она его: он, Сергей, был между двух огней. Вспыхнула ссора, и Зинаида ушла от него.

Правильно ли говорил Есенин об отношении Мариенгофа к Зинаиде Райх? В своих неопубликованных воспоминаниях «Мой век, моя молодость, мои друзья и недруги» [83]Анатолий спустя чуть ли не полвека очень резко отзывается о Зинаиде Николаевне как о женщине и актрисе.

– Неужели, Сережа, дело только в отношениях Мариенгофа к Зинаиде Николаевне?

– Еще меня задирала «святая троица» [84].

– Они же не знали Зинаиды Николаевны?

– Говорили, как это я, знаменитый русский поэт, женат на инородке.

– Я слыхал, у Зинаиды Николаевны мать русская, а отец – Николай Андреевич Райх.

– А им не все равно! Эх, да что говорить. Жизнь назад не попятишь!.. – Он заметил, что в кафе вошли посетители и садятся за стол неподалеку от нас, и, нагнувшись, очень тихо закончил: – Я женюсь на такой артистке, что все рот разинут!

(Это было сказано за несколько месяцев до встречи с Айседорой Дункан.)

– Почему обязательно на артистке? – спросил я.

– Хочу, чтобы мой сын был знаменитей меня.

Второй разговор с Есениным на ту же тему состоялся позднее – в конце зимы 1923 года. Он уже побывал за границей, расстался с Айседорой Дункан и был под впечатлением общественного суда над 4 поэтами (А. Ганиным, С. Есениным, С. Клычковым, П. Орешиным), который разбирал дело о случае в московской пивной.

Как только я вошел в «Стойло», швейцар сказал, что Сергей Александрович сидит внизу и просил, если кто-нибудь из имажинистов придет, зайти к нему. Зная, что Есенин избегает одиночества, я спустился вниз.

Сидел он в распахнутой шубе, шапка лежала на кресле, перед ним стояла бутылка белого кислого вина. На этот раз беседа носила еще более откровенный характер, чем в первый раз. Есенин сказал, что не любит стихов Пастернака, Мандельштама, потому что они часто поют о соборах, о церквах. В поэте он, Сергей, ценит свою рубашку (свое лицо), а не взятую напрокат. В стихах важна своя походка, своя кровь (слово «кровь» повторил), быт.

– Вот ты не стесняешься, поешь о своем!

В этот момент официантка принесла мне завтрак. Есенин попросил то же самое дать ему. Она быстро выполнила его просьбу и вдобавок положила перед ним небольшую шоколадку в обертке.

– От тети Шуры!

Помощница повара Александра Яковлевна была влюблена в Сергея, в его стихи и всегда что-нибудь присылала ему сверх положенной порции. С обертки шоколадки глядел чудесный мальчишка. Есенин посмотрел на него:

– На Костю похож! – И, покачивая головой, добавил: – Понимаешь! Третьего дня встал передо мной, такой маленький, такой светлый, и говорит: «Я – Константин Есенин!..»

На его глазах выступили слезы, он смахнул их пальцами.

Все это я писал еще в 1926 году [85], но, по вполне понятным причинам, не упоминал разговора Есенина о Зинаиде Николаевне, которая в то время была женой В. Э. Мейерхольда.

Сергей стал говорить о своем детстве, о родителях, о сестрах. Затем о своем деде Федоре Андреевиче Титове, который читал ему библию, книгу пророков. Как он, Сергей, любил ее пафос, образы. Прочел по памяти отрывки из «Экклезиаста».

– Прекрасный язык философа, – сказал он, – и отрицание божьего промысла.

Есенин откинулся на спинку дивана, зажмурил глаза и с наслаждением прочитал великолепные места из «Песни песней».

– Какие образы! Какой ритм! Настоящая лирическая поэма! – заявил он, и я увидел прозрачно-голубой свет в его глазах.

Я объяснил, что толкователи считают «Песнь песней» драмой, составленной из народных песен.

– Из народных песен? – переспросил Сергей.

Я подтвердил. Он подумал и проронил:

– То-то она так за душу хватает!

Есенин посмотрел на стенные часы (шел первый час) и спросил:

– Разве ты теперь нигде не служишь?

Я ответил, что уже второй год заведую литературной студией клуба Реввоенсовета республики [86]. Теперь работа расширилась: не только выпускаю устный литературный сборник, составленный из произведений сотрудников, но они выступают и в других военных клубах. Организую вечера поэтов, писателей, режиссеров. Все охотно соглашаются: гонорар выдается небольшим продуктовым пайком. Я предложил Сергею почитать стихи в клубе Реввоенсовета и пообещал выдать ему пшеничной муки.

– Сейчас я целый вечер не выдержу! – признался он.

– Я могу для компании пригласить того, кого назовешь.

– Зинаида жаловалась: хочет испечь детям пироги, а муки трудно достать. Пригласил бы ты Всеволода! А меня потом.

– Во-первых, согласится ли Мейерхольд?

– Я поговорю с ним.

– Во-вторых, на вечер придут командиры, бойцы, служащие Реввоенсовета. Все должно быть понятно.

– Я попрошу его рассказать о театре Пушкина. Это у него получается здорово…

Он снова перешел на критику современных поэтов, увлекся и заявил:

– Оттого я доволен, что знаю: лучше всех пою!

Он позавтракал, хотел заказать бутылку вина. Я наотрез отказался пить.

В это время в дверь кабинета постучали, и на пороге возник участковый уполномоченный 50-го отделения милиции. Он отлично знал всех имажинистов, присутствовал на наших вечерах, диспутах и т. п. Участковый спросил о каких-то справках. Есенин хотел угостить его вином.

Уполномоченный стал отказываться, и мы уговорили Сергея идти домой.

Мы стали подниматься по лестнице. Вдруг Сергей сказал, что хочет разыграть буфетчицу. Он растрепал свои волосы, притворился пьяным, и я, поддерживая его под руку, повел наверх, а сзади шел участковый уполномоченный. Увидя буфетчицу за стойкой, Есенин рванулся от меня и хриплым голосом крикнул, что сейчас перебьет бутылки.

Е. О. Гартман (буфетчица) ахнула и нырнула за стойку. Мы засмеялись. Сергей спокойно подошел к зеркалу, расчесал волосы, надел шапку, застегнул шубу. Заметив, что буфетчица испуганно смотрит на него, он приподнял шапку и сказал по-английски:

– Гуд бай!

Буфетчица развела руками и засмеялась. Я попросил ее показать участковому справки, которые он требовал.

Конечно, об этом эпизоде можно бы и не рассказывать, но мне хочется восстановить истину о Сергее. Я уже писал о том, как он любил разыгрывать людей. Нередко делая это артистически, притворяясь хмельным. Вот почему рождались мифы о том, что он день и ночь бывает нетрезвым, что в таком виде выступает с чтением своих стихов, даже больше, пишет их.

В памяти сохранился такой случай. Есенин в распахнутой шубе, в заломленной на затылок шапке ввалился в «Стойло», занял место за отведенным для членов «Ассоциации» столиком. Он позвал официантку Нину, которая всегда его обслуживала и была в курсе дела. Она поставила ему на стол белый фарфоровый чайник, в которых обычно в те времена подавали водку, принесла нарезанную ломтиками селедку и порцию ржаного хлеба. Есенин налил себе стакан, залпом выпил, отломил корочку хлеба и стал жадно нюхать.