Розмари Салливан - Дочь Сталина

Раньше Надя пыталась как-то повлиять на ситуацию. Когда в сентябре 1929 года Сталин отдыхал один в Сочи, она написала ему осторожное письмо о том, что партия буквально взорвалась после статьи в «Правде», которая была напечатана без предварительной цензуры. Хотя многие и видели эту статью до печати, всю вину возложили на друга Нади Ковалева и требовали его увольнения с работы. В длинном письме с обычным приветствием «Дорогой Иосиф» в начале она писала:

…Не злись на меня, но я очень переживаю из-за Ковалева, потому что я знаю, какую огромную работу он проделал в этой газете… уволить Ковалева… это ужасно… Ковалев выглядит как мертвец… Я знаю, что ты терпеть не можешь, когда я вмешиваюсь, но я все равно считаю, что ты должен посмотреть на происходящее свежим взглядом… Я не могу оставаться равнодушной к судьбе хорошего работника и моего товарища…

А теперь прощаюсь и нежно целую тебя. Пожалуйста, ответь мне.

Сталин прислал ответ через четыре дня: «Татка! Получил твое письмо о Ковалеве… Думаю, ты права… Очевидно, они сделали из Ковалева козла отпущения. Я сделаю все, что смогу, если еще не поздно. Целую мою Татку много, много, много раз. Твой Иосиф». Сталин сделал так, как просила Надя и написал Серго Орджоникидзе, ответственному за ведение дел о неподчинении партийной линии, что делать Ковалева козлом отпущения — это «очень простой, но неправильный и небольшевистский метод исправления ошибок… Ковалев… НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ, НИКОГДА не позволил бы напечатать ни строчки о Ленинграде без разрешения бюро». Ковалев все равно был уволен из «Правды», но не как «враг народа», а скорее, как «заблудший сын партии».

В ответ Надя написала Сталину трогательную фразу: «Я очень рада, что в деле Ковалева ты показал, что мне доверяешь» и рассказала о популярной в академии дружеской шутке. «Все успехи в академии теперь оцениваются по следующей шкале: «кулак», «середняк», «бедняк». Мы много над этим смеемся. У меня нашли явный правый уклон». Странное заявление, если учесть, что Сталин скоро уничтожит так называемое правое крыло оппозиции.

Между Сталиным и Надей явно росла напряженность. Летом 1930 года она писала: «Этим летом я не чувствую, что ты огорчен тем, что мой отъезд откладывается. Скорее наоборот. Прошлым летом я чувствовала это, но не сейчас… Ответь мне, если ты не слишком разочарован моим письмом. Ну, или, как хочешь». В ответ он написал, что ее упреки «несправедливы». В октябре она написала: «Никаких вестей от тебя… Может быть, охота за старыми девами слишком увлекла тебя, или тебе просто лень писать». Сталин с иронией ответил: «Последнее время ты все время обвиняешь меня. Что это значит? Плохие новости или хорошие?» В письмах Нади к Сталину в Сочи часто рассказывалось о голоде в Москве, длинных очередях за продуктами, недостатке топлива, обшарпанных зданиях: «Москва теперь выглядит лучше, но только в некоторых местах. Она словно женщина, которая припудривает поплывшую по лицу краску после дождя. Очень хочется одного — чтобы все эти трудности навсегда ушли в прошлое, и люди радовались бы и работали хорошо».

К тому времени, когда она покончила с собой, Надя, возможно, вовсе не заболела шизофренией, а просто утратила все иллюзии в отношении революционной политики своего мужа. Недаром в ночь своей смерти она отказалась поднять бокал за «смерть врагов государства».

Подруга Нади, Ирина Гогуа, которая знала ее еще с детства, проведенного в Грузии, когда у них в доме не было ванной, и поэтому приходилось приходить каждую субботу мыться к Аллилуевым, вспоминала, как Надя вела себя в присутствии Сталина.

(Надя) понимала многое. Когда я вернулась (в Москву), я знала, что ее друзей арестовали где-то в Сибири. Она… требовала, чтобы ей показали их дела. Так что она понимала многое… В присутствии Иосифа она казалась циркачом, который ходит по разбитому стеклу босыми ногами. Улыбаясь зрителям и пряча тайный ужас в глазах. Вот так она выглядела в присутствии Иосифа, потому что никогда не знала, что последует дальше, какой взрыв сейчас разразится — он был по-настоящему непредсказуем и жесток. Единственное существо, которое могло смягчить его, — это Светлана.

Гогуа не удивилась, когда услышала слухи о самоубийстве Нади. Хотя правда о ее смерти скрывалась, Ирина утверждала, что ей стало обо всем известно через органы безопасности. Также она рассказала интересную деталь: «Надежда имела очень правильные и красивые черты лица. Но вот такой парадокс: о том, что она красива, заговорили только после ее смерти… В присутствии Иосифа она всегда была, как фокусник, — в постоянном напряжении».

Уже в 2011 году Александр Аллилуев, сын Надиного брата Павла, дополнил картину смерти Надежды одной очень важной деталью, которую узнал от родителей.

Павел был на работе, когда услышал новость о самоубийстве сестры. Он немедленно позвонил своей жене Жене, сказал ей, чтобы она оставалась на месте, он уже едет домой. Приехав, он сразу же спросил, где она спрятала пакет с бумагами, который Надя передала им.

— В белье, — ответила Женя.

— Неси сюда скорей.

Надя планировала уйти от Сталина. Она собиралась уехать в Ленинград и даже просила Сергея Кирова, главу партийной организации города, найти ей там работу. В пакете, который Надя оставила своему брату, было, предположительно, прощальное письмо для них.

Женя держала существование этого письма в секрете в течение двадцати лет и рассказала о нем своему сыну Александру только в 1954 году, после смерти Сталина. Она сказала сыну, что в этом письме Надя написала: «Я больше не могу жить со Сталиным. Вы принимаете его за совсем другого человека, но он как двуликий Янус. Он переступит через любого человека на свете, в том числе, и через вас». «Нам всем предстояло узнать, какой человек товарищ Сталин, а Надя уже знала об этом», — так прокомментировал эти слова Александр.

Женя спросила Павла, что им делать с бумагами, и он ответил, что их надо уничтожить. Из-за этого, конечно, нет никакой возможности проверить правдивость всей этой истории, как и многих историй, связанных со Сталиным.

Став взрослой, Светлана всегда считала, что Надя покончила с собой из-за того, что решила, что у нее нет выхода. Как можно было спрятаться от Сталина? Няня Светланы позже рассказала ей, что случайно услышала разговор Нади с подругой за несколько дней до самоубийства. Надя говорила, что ей «от всего скучно, она от всего устала и ничто уже не сделает ее счастливой».

— А как же дети? — недоверчиво спросила подруга.

— Все надоело, даже дети, — отмахнулась Надя.

Такая постоянная скука является признаком глубокой депрессии, но дочери было очень больно услышать такие слова матери. Ее маме было «слишком скучно». Воспоминания о матери у Светланы всегда были очень противоречивые, неясные, колебались между идеализацией и горькой злостью.