Томас Шёберг - Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены

Я без спросу вынимал тебя из корзины, носил на руках. Помню, иду иной раз по улице, а сердце ликует от счастья, что у меня есть ты, мама ругала меня, ссорилась со мной, но все без толку. Я безгранично любил свою маленькую дочку.

Тоска Эрика Бергмана по любви и самоутверждению ставила его в весьма подчиненное положение. Уже несколько лет назад брак дал глубокую трещину, и зимой 1916 года усталая, вымотанная Карин Бергман уехала в Лександ, в Корстеппанский пансион, чтобы набраться сил. Письма мужа к ней полны отчаяния. Он завидовал ее широкому кругу общения, ведь его собственный ограничивался Карин и Дагом. Пастор был одинок.

Я бесконечно страдал в то время, так как чувствовал, что между нами словно бы выросла огромная стена. Да, до чего же трудно выразить чувства словами. Могу сказать только, что вечером, лежа в постели, не раз мечтал проснуться не на шутку больным, чтобы ты пришла ко мне и я ощутил твою нежность и любовь, как минувшей весной.

Но остальные не разделяли Эриков восторг. Ведь теперь в семье было трое детей, нуждавшихся в родительском внимании. За четыре года Даг привык, что оно безраздельно принадлежит ему. Отец считал его своеобразным, поскольку этот ребенок называл анютины глазки в форсбаккском саду “маменькины глазки”, а в церкви во время проповеди мог громко сказать: “По-моему, теперь папеньке пора заканчивать”. В одном из писем к матери Карин Бергман сообщила, как муж подучил сынишку подходить к ней и говорить: “Милая маменька, Даг хочет маленькую сестренку!”, и обычно она отвечала, что не понимает, о чем он просит. “Ведь Дагу будет нелегко усвоить, что он не один. […] Он крайне ревниво относится ко всему своему, особенно к матери. Просто беда, когда ему нельзя быть с “милой мамой”.

Когда считалось, что Даг проштрафился, его наказывали принятыми в то время способами. Либо строгий отец учинял ему допрос, который, как правило, под угрозой альтернативного применения физической силы заставлял сына признаться и заканчивался прощением со стороны пастора, либо мальчика запирали в тесном чулане, чтобы он подумал над своим поведением. Но это не всегда приносило должный результат. “Вчера он сидел в гардеробной по меньшей мере полчаса и, выйдя оттуда, все равно послушался меня с превеликим трудом”, – писала Карин Бергман матери.

Если Эрик Бергман надеялся, что вместо второго сына Ингмара родится дочь, то теперь, когда на свет появилась Маргарета, его молитвы были услышаны. Даг, чьи позиции уже ослабли с рождением брата четыре года назад, писал в поздравительной открытке матери сразу после родов:

Мама, как вы себя чувствуете? У меня все хорошо. Ужасно, что появился еще один. Но, наверно, все уладится.

Не так-то все легко, как кажется. В “Волшебном фонаре” Ингмар Бергман рассказывает, как ревность запустила когти в его сердце.

Главную роль вдруг отдают толстому уродливому существу. Меня выдворяют с маминой кровати, отец сияет над орущим свертком. […] Я злюсь, реву, какаю на пол и пачкаю себя какашками.

Братья сообща строили козни. Обычно они были смертельными врагами, но теперь их объединила одна задача – разделаться с общим врагом. Попытка Ингмара Бергмана убить сестру, затеянная и спланированная Дагом, потерпела неудачу. Он пытался задушить ее в корзине, но девочка проснулась, подняла крик, братишка не устоял на ногах и упал. В дневниках Карин Бергман нет ни слова об этой драме, так что достоверность режиссерского рассказа оценить трудно.

Любовь Эрика Бергмана к дочери тоже создавала некоторые проблемы, о чем Маргарета Бергман слегка завуалированно пишет в автобиографическом романе “Дети страха”. Лет в пять-шесть – то есть в 1927 или 1928 году, – однажды вечером отец укладывает ее спать, вернее, не ее, а Йенни, по книге ее второе “я”, а отец “единственный всегда рядом с нею и по-настоящему заботится о ней”. Пастор целует веки дочери, ласково отводит волосы с ее лба, ласково укачивает.

Проснувшись, она слышит, как родители громко ссорятся. Мама что-то яростно восклицает о “крахе чувств”, и дочь тихонько выбирается из постели, чтобы лучше слышать.

“Тебе непременно надо ложиться с девочкой? – кричит мать. – Ты ее испортишь! Играешь с огнем! Неужели не понятно, что ты можешь разбудить чересчур раннюю эротику?”

“Какая нелепость! Ты не иначе как сошла с ума! Я ее не порчу! Просто даю ей немного нежности и любви”.

“Ты ложишься с ней рядом! Это плохо, плохо, плохо!”

“Да, раз ты не подпускаешь меня к себе. Где-то мне ведь надо получать и давать толику любви!”

Сейчас уже не установишь, насколько близок к правде рассказ Маргареты Бергман, однако не подлежит сомнению, что в описании этой семейной драмы присутствуют ее личные воспоминания, переживания и трактовки.

Его звали Путте, Малыш. Прозвище вроде как ласковое. Эрик Бергман пишет в автобиографии, что сын был “славный мальчуган, веселый и приветливый, все его любили. Было совершенно невозможно обходиться с ним строго”. И тон родительских писем к сыну действительно оставляет задушевное и сердечное впечатление. Часто письма начинаются с “Дорогой мой Малыш” или “Любимый Малыш”. В феврале 1923 года Эрик Бергман писал:

Знаешь, вчера вечером мне было так жаль уезжать от тебя. И здесь, дома, так пусто без нашего любимого веселого Малыша. Но ты в добрых руках, и у бабушки тебе во всех отношениях хорошо. Я уверен, ты хороший мальчик, так что бабушка, Мурре и Альма рады, что ты с ними. Сегодня мы с Дагом гуляли по городу, разглядывали витрины с игрушками, но ничего не купили, ни оловянных солдатиков, ни машинок. Купим, пожалуй, когда наш Малыш вернется домой.

Дальше он рассказывал про баталии оловянных солдатиков, которые Даг устраивал на большом столе в зале, про то, что собака укусила тетю Анну, что Маргарета, или Нитти, как ее называли, “смеется во весь рот”, что мама выздоравливает, что мотоцикл дяди Руне стоит на улице с включенным мотором, поскольку заводится с большим трудом, что у тети Стенхольм болит горло и что теперь папе пора в церковь читать проповедь. “До свидания, любимый мой сынок. Бог тебя благослови!”

В июне 1926-го:

Вот тебе письмо от папеньки. Я много думаю о том, как ты там. Надеюсь, твоя нога вскоре будет в полном порядке и ты сможешь бегать по окрестным холмам и лугам. Полагаю, ты хорошо присматриваешь за Нитти. А здесь, дома, нам с мамой ужасно пусто без вас.

И в июле:

Вот тебе весточка и от отца. Приложенные марки можешь продать маме или Боману, а на вырученные деньги купить себе что-нибудь забавное. […] Подумать только, скоро твой день рождения! Уж об этом папа, конечно, не забудет и пришлет тебе хороший подарок. Пожалуйста, скажи маме, чего тебе хочется, тогда у меня будет ориентир. Горячий привет моему любимому Малышу от папы.