Эллендея Проффер Тисли - Бродский среди нас

Некоторые студенты жаловались Карлу, что Иосиф читает им английские стихи, а они не понимают ни слова из-за его акцента. При всем этом в большинстве своем они от него не уходили – их привлекала его личность и грела мысль, что у него они могут научиться чему-то особенному. Преподаватель он был неровный: в первые годы он по-настоящему не готовился, полагаясь на то, что знает больше, чем студенты, по крайней мере та горстка поэтов, которых он обучал. Иногда ему попадался толковый старшекурсник, но если студенты начинали чересчур философствовать, он их вышучивал. Если студент давал желаемый ответ, он добрел и бурно радовался.

Благодаря преподаванию и общению со студентами, Иосиф сильно улучшил свой устный английский; если бы он преподавал по-русски, этого не произошло бы. Карл это хорошо понимал, так же, как и то, что Иосиф должен иметь определенное число студентов, дабы удержаться на работе. Ясно, что такой исключительный человек, как Иосиф, всегда получил бы помощь, но, конечно, ему повезло, что помощь исходила от такого одаренного друга, как Карл, знавшего, как вести дела в университете.

Преподаванием Иосиф зарабатывал на жизнь, но относился к нему не слишком серьезно, особенно вначале – ему странно было очутиться в таком положении. Его выдвигали на разные гранты, и он их получал – от Фонда Гуггенхайма, от Фонда Макартуров, но постоянной его работой с 1972 года и до смерти было преподавание. Он не всегда исполнял ее добросовестно. Сьюзен Сонтаг видела, как он приходил в аудиторию неподготовленным и импровизировал; другие рассказывали, что иногда от него пахло крепкими напитками. Любил он и передернуть: заставлял студентов прочесть слабое стихотворение Йейтса, а потом сильное стихотворение Одена, чтобы показать, кто из них лучше. Обширное знание поэзии и горячая преданность ей выручали его даже в трудных ситуациях. Он являл собой образец того, с чем редко встречались эти студенты, – размышляющего вслух поэтического гения.

Виделись мы с Иосифом ежедневно, обычно за ужином, он выглядел энергичным и жизнерадостным независимо от того, как в это время шли дела. Как всегда, чувство юмора помогало справляться со многими трудностями. Разговор его обычно начинался с идей, а потом быстро соскакивал на сплетни, как это часто бывает с писателями. Иосиф был забавный сплетник, он со смехом пересказывал услышанные истории о нью-йоркских друзьях, например, о драматическом развитии романа двух известных нам писателей – с невероятной пьянкой и выкрикиванием любовных стихов в общественных местах. Ему почти ежедневно сообщали по телефону о таких событиях… Он умел рассказать смешную историю, радостно изумляясь человеческой нелепости.

Чтобы о нем сплетничали, он, конечно, не хотел и в этом был тверд. Однажды он произнес передо мной свою обычную возвышенную речь о поэтах: значение имеют только их стихи и ничто больше. (Это говорил человек, который прочел все, что мог, о других поэтах и их жизни, и любил повторять знаменитую строку о выборе меж совершенством жизни и труда.) Я ответила, что теперь мы хотим абсолютно всё знать о Пушкине, и, если любишь поэта, естественно возникает интерес к его жизни.

Карл договорился о том, что Иосиф напишет длинное эссе для “Нью-Йорк таймс”. Эссе, с размашистыми попытками придать ему значительность и связность, содержало первое печатное изложение кредо поэта: человек изначально зол по природе, и политические движения – просто способ уйти от личной ответственности за происходящее, способ считать себя хорошим, род логического обоснования; перемена должна прийти изнутри, когда человек почувствует стыд и приглядится к себе. В Советском Союзе были все причины не любить политические партии – но американца можно простить, если он спрашивает: почему вопрос стоит “или – или”, почему нельзя быть членом политической группы и при этом хорошим человеком?

Иосиф понимал, что это эссе важно для его будущего, но долго относился к своей прозе несерьезно – отчасти поэтому позволял свои эссе редактировать и переписывать на более правильном английском: это же, как-никак, не поэзия. Но эссе давали возможность развивать свои идеи – этим и были ему интересны. Постепенно он понял, что проза позволяет ему расширить свою аудиторию, приобрести репутацию, но и тогда относился терпимо к редакторской правке, какой не допустил бы в переводах своих стихов.

За первым эссе приблизительно через год там же появилась внушительная статья нашего друга Артура Коэна о Бродском-поэте. Эти два события знаменовали приход Бродского в те литературные круги, которые до сих пор не обращали на него внимания и теперь должны были отнестись к нему серьезно.

Литературное возвышение Иосифа, сравнимое только с возвышением Т. С. Элиота в Лондоне, началось сразу с установлением важных связей в Нью-Йорке. Биография его, конечно, сыграла свою роль, но сама его личность и ум оказались еще важнее. Его ранние эссе, может быть, и не обладали блеском – и связностью – позднейших, хорошо известных, но их интеллектуальная энергия уже тогда поражала. Кстати было и то, что он знал англоязычную поэзию и имел интерес к тому же европейскому материалу, который влек американских писателей. Однако он был врагом авангарда, это была его позиция – и эстетическая, и политическая. В авангарде он видел орудие молодого советского режима. Для него радикальной позицией была традиционная позиция. Во многих отношениях его идеи касательно искусства и литературы казались, на американский взгляд, старомодными, но его личность и страсть придавали им свежесть.

Я вспоминаю, сколько нового для себя пришлось делать этому поэту, и вижу мужество Иосифа, его готовность к испытаниям, его умение собраться. Он быстро обучался и постарался как можно скорее стать от нас независимым. Очень важно было, что мы узнали его в России, иначе многого не смогли бы понять. И так же важно, что он познакомился с довольно обыкновенной американской жизнью и что гидом его оказался Карл. Карл был штатным профессором, издателем и отцом трех сыновей, но находил время, чтобы провести Иосифа через самые трудные испытания в новом для него мире.

Впрочем, у понимания нашего были и границы: Иосиф – первый близкий нам эмигрант из России, мы не предвидели ряда трудностей, с которыми столкнется советский человек в нашей культуре.

Иосиф прибыл как особый человек, в особых обстоятельствах, но он был потрясен почти незаметным положением поэта в Соединенных Штатах. И был полон решимости это исправить. Мы были свидетелями того, с какой правильностью развивался у Бродского этот roman de réussite [6]. Агрессивный индивидуализм Иосифа был в прямой оппозиции к деградирующему советскому гуманизму с его торжеством государства над индивидуумом и лицемерным обожествлением рабочего класса. А на Западе у Иосифа появилась возможность выстроить карьеру, что он и сделал с успехом, редким даже у одаренных эмигрантов.