Варлен Стронгин - Михаил Булгаков. Три женщины Мастера

– Что? При чем здесь лом? – не поняла Тася.

– Я переплавлю цепь в слитки золота. Увы, другого выхода у меня нет, барышня. Соглашайтесь, пока не передумал.

Тася покачала головой:

– Это память родителей. Снимите несколько звеньев и делайте с ними что хотите, а всю цепь я решила не продавать.

Ювелир скорчил недовольную гримасу. Он очень хотел заполучить эту вещицу и знал путь, по которому мог переправить ее в Стамбул, но отступать было поздно.

– Ладно, – согласился он, – сделаем, как вы просите.

Он вышел в соседнюю комнату, и Тася услышала неприятный режущий звук ручного станка.

– Смотрите, – показал ей ювелир цепь, – мастерская работа. Даже незаметно, что в вашей цепи не хватает звеньев. Никогда не видел таких крупных цепей. Пожалуй, я выплавлю из вашего золота два обручальных кольца. Вы не знаете, большевики женятся? Им нужны обручальные кольца? Неужели они поломают эту вековую русскую традицию – обмен кольцами между женихом и невестой?

Тася ничего не ответила ювелиру, который с сожалением отсчитывал ей деньги:

– В другие времена я заплатил бы вам значительно больше. Извините, барышня. Заходите еще! И вы придете, я знаю.

Тася уже не слышала его, спеша на рынок.

Миша выздоравливал медленно. Заново учился ходить, как маленький ребенок. Стали выбираться в город. Грелись под солнышком на скамейке Александровского парка. Однажды пошли гулять в красивый местный парк, который назывался Треком, так как там была оборудована круговая дорожка для велосипедистов. Вдруг раздался крик: «Смотрите! Идет белый офицер!» Тася и Миша перепугались не на шутку. Свернули в сторону от центральной аллеи.

– Я не побегу, – сказал он, – нету сил. И будет очень обидно, если не успею написать хотя бы то, что задумал.

Страх в их сердцах постепенно растворился. Никто не поддержал кричавшего. В парке гуляла в основном респектабельная публика, и не исключено, что в ней были другие бывшие офицеры и им сочувствующие. Несмотря на массовое бегство перед приходом красных, в городе осталось немало интеллигенции, в том числе осетинской. Тася запомнила белого офицера, который носился по центру города, волоча за собою уставшего фотографа и заставляя фотографировать его у памятных мест: у памятника Александру I, у входа в Трек, внутри парка, у скульптур, у здания военного училища, у кинотеатра «Гигант», у театра, на берегу ревущего Терека… Видимо, офицер понимал, что уже никогда не вернется сюда, и хотел захватить с собою часть родины хотя бы в фотографиях.

Тася и Миша вернулись домой взволнованные, думая о том, что случай, произошедший на Треке, может повториться.

– Нужно уметь подавлять в себе вспышку страха, преодолевать себя, – неожиданно сказал Миша.

– Но не скажется ли эта постоянная борьба с собою, со своими слабостями и страстями на здоровье? – спросила Тася.

– Скажется, – ответил Михаил. – В трудных, экстремальных ситуациях во мне возникает бурная энергия. Однажды после напряженного труда меня покинули силы, и я плюхнулся в кровать. Организм требовал сна и покоя для своего восстановления. Думаю, что и эти выбросы энергии не пройдут бесследно для организма.

Тася промолчала, вспоминая, сколько страхов и переживаний натерпелась в своей еще совсем короткой жизни.

– Но думать об этом – малодушие, – сказал Михаил, словно прочитал ее мысли.

У Таси созревал план, как помочь Мише после выздоровления. «Врачом он работать больше не хочет. Значит, литература… Она, наверное, и есть его истинное призвание…» – подумала Тася.

Когда-то в Никольском спасенная им от смерти девочка подарила ему длинное снежно-белое полотенце с безыскусно вышитым красным петухом. И много лет оно висело у него в спальне и странствовало с ним. Во Владикавказе Тася хотела продать его или обменять на продукты, но Миша запретил: «Отнеси другое полотенце, а это оставь». Может, он напишет рассказ об истории с этой девушкой и ее полотенцем, необходимым ему для деталей произведения. Золотая цепь в тысячу крат дороже этой поделки, но Тася не задумываясь пожертвовала золотом, когда это потребовалось Мише. Вероятно, дешевые по общепринятым меркам вещи могут иметь для кого-то большую ценность. Золотая цепь канет в частной жизни, а литературное произведение может служить людям века. Возможно, этим определяются некоторые ценности?

Тася научилась размышлять о том, о чем раньше не думала. И сейчас все помыслы ее были связаны с дальнейшей судьбой Миши. И она решила познакомиться со знаменитым писателем Юрием Львовичем Слезкиным. Они по нескольку раз в день встречались на Александровском проспекте. Встречались и раньше в редакции «Кавказа». Он, конечно, мог забыть Тасю, но она так мило и приветливо улыбалась ему, что однажды он остановился.

– Мы где-то встречались? – кокетливо заметил он.

– В «Кавказе». Я жена Михаила Афанасьевича Булгакова.

– Помню его. Белый офицер, но с литературными способностями, – заметил Слезкин. – Неужели он здесь остался?

– Его свалил возвратный тиф как раз во время отступления Белой армии. Он еле выжил.

– Я навещу его, – сказал Юрий Львович, доставая из кармана курительную трубку. – Смелый человек. Хотя журналисты – люди в общей массе зависимые, слабохарактерные и, я сказал бы, немужественные, а ваш супруг писал о положении в Совдепии едва ли не до последнего номера «Кавказа». Я и то, предчувствуя приход красных, опубликовал либеральную статью о новой России. Вы, конечно, знаете мою жену! – с гордостью произнес Слезкин. – Она в положении. Я не мог уехать и обрекать ее на неизвестность и лишения. А мужа вашего я навещу. Обязательно. Адрес возьму у кого-нибудь из бывшей редакции.

И Слезкин сдержал слово, хотя сам недавно переболел тифом. В своем дневнике он позднее вспоминал об этом: «По выздоровлении я узнал, что Булгаков болен паратифом. Тогда, еще едва держась на ногах, пошел к нему, чтобы ободрить его и что-нибудь придумать на будущее. Белые ушли – организовали ревком, мне поручили заведование Подотделом искусств. Булгакова я пригласил в качестве зав. литературной секцией. Это у него написано в «Записках на манжетах».

Обращаясь за помощью именно к Слезкину, Тася не очень-то обращала внимание на перемены в его творчестве. А между тем герой его одноактной пьесы «Пламя», шедшей в Москве, в Незлобинском театре, революционер Джуето Гамба, восклицал: «Народ! Слышишь, Народ! Ты свободен! Герцог убит! Месть свершилась! Пламя охватило землю! Ты свободен, Народ!» Тася понятия не имела об этой пьесе. Смущало, что должность ему дали большевики. Впрочем, по своего рода заслугам – он не ушел с Белой армией и еще до революции был известнейшим писателем. Город находился в руках большевиков, но еще с афишных столбов не были сдернуты старые объявления: «Продается хорошее офицерское седло желтой кожи. Справиться: Воронцовская, 5, квартира генерала Бек-Бузарова» или «Открыт оптовый коньячный склад исключительно фирмы Сараджева, марки О. С. и четыре звезды старого разлива».