Александр Владимирский - Распутин. Правда о «Святом Чорте»

Распутин был убит в ночь на 17 декабря 1916 года во дворце Юсуповых на Мойке. Заговорщиками были Ф. Ф. Юсупов, В. М. Пуришкевич, великий князь Дмитрий Павлович, доктор Лазоверт и поручик Преображенского полка Сухотин. Существует версия о причастности к убийству Распутина британской разведки, будто бы опасавшейся, что Распутин убедит царскую чету заключить сепаратный мир с немцами. В заговоре будто бы участвовал офицер британской разведки Освальд Рейнер, знакомый Юсупову по учебе в Оксфорде и якобы сделавший контрольный выстрел в голову жертвы. Однако никаких доказательств участия Рейнера в заговоре представлено не было. Сам он о своем участии в заговоре против Распутина никогда ничего не рассказывал и не писал, хотя прожил долгую жизнь и умер в 1961 году в возрасте 73 лет. Нет даже достоверных данных о том, что он находился в Петрограде в момент убийства Юсупова. Рейнер действительно выступил переводчиком мемуаров Юсупова на английский язык, вышедших в Англии в 1934 году. Подчеркнем, что убийство Распутина ни белая эмиграция, ни общественное мнение западных стран никогда никому из участников не ставило в вину. Наоборот, тот же Юсупов неплохо зарабатывал на своих мемуарах об убийстве «старца». Рейнер же имел возможность упомянуть о своей причастности к убийству Распутина или в предисловии к английскому переводу мемуаров Юсупова, либо выпустить на эту тему собственные отдельные мемуары, которые бы наверняка стали бы бестселлером. Ведь интерес к фигуре Распутина и к его убийству сохраняется на Западе вплоть до наших дней, чему свидетельство – многочисленные книги и фильмы. Кстати сказать, своего единственного сына Освальд назвал Джоном Феликсом в честь своего русского друга. Данное обстоятельство может свидетельствовать о том, что Рейнер был любовником Юсупова. Но доказательством участия Рейнера в заговоре против Распутина оно, разумеется, служить не может. И ни один из участников убийства о Рейнере или хотя бы о каком-то неизвестном, который мог бы быть Рейнером, в своих мемуарах не упоминает.

В качестве «наживки», с помощью которой собирались заманить «старца» в юсуповский дворец, использовали жену Юсупова Ирину Александровну, дочь великого князя Александра Михайловича и племянницу императора Николая II. Распутин давно проявлял интерес к 21-летней красавице. На самом деле Ирины в тот момент не было в Петрограде. Она еще не вернулась из Крыма. Но Григорий Ефимович об этом не знал.

Юсупов в 1953 году так рассказывал, как планировалось убийство: «Уверенный, что действовать необходимо, я открылся Ирине. С ней мы были единомышленники. Надеялся я, что без труда найду людей решительных, готовых действовать вместе со мной. Поговорил я то с одним, то с другим. И надежды мои рассеялись. Те, кто кипел ненавистью к «старцу», вдруг возлюбляли его, как только я предлагал перейти от слов к делу. Собственное спокойствие и безопасность оказывались дороже.

Председатель Думы Родзянко ответил, однако, совсем иначе. «Как же тут действовать, – сказал он, – если все министры и приближенные к его величеству – люди Распутина? Да, выход один: убить негодяя. Но в России нет на то ни одного смельчака. Не будь я так стар, я бы сам его прикончил».

Слова Родзянки укрепили меня. Но можно ли хладнокровно раздумывать, как именно убьешь?

Я говорил уже, что по натуре не воитель. В той внутренней борьбе, какая происходила во мне, одолела сила, мне не свойственная.

Дмитрий находился в Ставке. В его отсутствие я часто виделся с поручиком Сухотиным, раненным на фронте и проходившим лечение в Петербурге. Друг он был надежный. Я доверился ему и спросил, поможет ли он. Сухотин обещал, ни минуты не колеблясь.

Разговор наш состоялся в день, когда вернулся в. к. Дмитрий. Я встретился с ним на другое утро. Великий князь признался, что и сам давно подумывал об убийстве, хотя способа убить «старца» себе не представлял. Дмитрий поделился со мной впечатлениями, какие вывез из Ставки. Были они тревожны. Показалось ему, что государя намеренно опаивают зельем, якобы лекарством, чтобы парализовать его волю. Дмитрий добавил, что должен вернуться в Ставку, но пробудет там, вероятно, недолго, потому что дворцовый комендант генерал Воейков хочет отдалить его от государя.

Вечером пришел ко мне поручик Сухотин. Я пересказал ему наш разговор с великим князем, и мы тотчас стали обдумывать план действий. Решили, что я сдружусь с Распутиным и войду к нему в доверие, чтобы в точности знать о его политических шагах.

Мы еще не вполне отказались от надежды обойтись без крови, например, откупиться от него деньгами. Если ж кровопролитие неизбежно, оставалось принять последнее решение. Я предложил бросить жребий, кому из нас выстрелить в «старца».

Очень вскоре мне позвонила приятельница моя, барышня Г., у которой в 1909 году я познакомился с Распутиным, и позвала прийти на другой день к ее матери, чтобы увидаться со «старцем». Григорий Ефимович желал возобновить знакомство.

На ловца и зверь бежит. Но, признаюсь, мучительно было злоупотребить доверием м-ль Г., ничего не подозревавшей. Пришлось мне заглушить голос совести.

Назавтра, стало быть, прибыл я к Г. Очень скоро пожаловал и «старец». Он сильно переменился. Растолстел, лицо его оплыло. Простого крестьянского кафтана более не носил, щеголял теперь в голубой шелковой с вышивкою рубашке и бархатных шароварах. В обращении, как показалось мне, он был еще грубее и беззастенчивей…

Распутин вечно похвалялся даром целителя, и решил я, что, дабы сблизиться с ним, попрошу лечить меня. Объявил ему, что болен. Сказал, что испытываю сильную усталость, а доктора ничего не могут сделать.

– Я тебя вылечу, – ответил он. – Дохтора ничего не смыслят. А у меня, голубчик мой, всяк поправляется, ведь лечу я аки Господь, и леченье у меня не человечье, а Божье. А вот сам увидишь…»

Затем состоялся визит Феликса на Гороховую: «Он провел нас из кухни в спальню. Она была маленькая и просто обставленная. В углу вдоль стены стояла узкая койка, покрытая лисьей шкурой – подарок Вырубовой. У койки – большой крашеный деревянный сундук. В углу напротив – иконы и лампа. На стенах – портреты государей и дешевые гравюры с библейскими сценами. Из спальни мы вышли в столовую, где накрыт был чай.

На столе кипел самовар, в тарелках лежали пирожки, печенье, орехи и прочие лакомства, в вазочках – варенье и фрукты, посреди – корзина цветов.

Стояла дубовая мебель, стулья с высокими спинками и во всю стену буфет с посудой. Плохая живопись и над столом бронзовая лампа с абажуром довершали убранство.

Все дышало мещанством и благополучием».

Во время следующего посещения «старец» стал откровенничать: