Сергей Нечаев - Бальзаковские женщины. Возраст любви

С отцом Бальзака трудно не согласиться — во все времена писательство было делом весьма сомнительным. Но при этом во все времена находились люди, которые бросались в этот омут и не могли уже выбраться оттуда. Его сын еще не видел своего имени на обложке свеженапечатанной книги, но вирус писательства, который отделяет автора от так называемых «остальных» и побуждает его совершать бессмысленные с точки зрения нормальных людей поступки, уже мощно прогрессировал в его мозгах.

В августе 1819 года Бальзак поселился в Париже в маленькой мансарде на улице Ледигьер с четко оформившимся желанием стать писателем. О реакции на это его родителей догадаться нетрудно: неожиданное заявление двадцатилетнего юноши, что он хочет стать человеком творческой профессии, а отнюдь не юристом, — это было как гром среди ясного неба.

Сын решил отказаться от надежной и благопристойной карьеры? Конечно, это его право. В двадцать лет человек уже может принимать серьезные решения. Но ради чего? Ради такого сомнительного ремесла, как сочинительство? Но где тут гарантии? Где уверенность в стабильном доходе? С этой точки зрения, заниматься литературой — это то же самое, что бегать нагишом среди пчелиных ульев. Тут может быть лишь одна гарантия — гарантия того, что тебя покусают. Отец даже сказал Бальзаку, что по сравнению с писательством игра на скачках — более солидное и надежное в финансовом плане занятие. А тем, о чем мечтает он, могут себе позволить заниматься только всякие там графы и виконты типа месье де Шатобриана или месье де Ламартина.

Сам Бальзак думал иначе. Для себя он твердо решил, что согласится выйти на работу в нотариальную или адвокатскую контору лишь в том случае, если обнаружится, что у него совершенно нет таланта к сочинительству.

Пока мать возмущалась, поддерживаемая дядюшкой Дабленом, бывшим торговцем скобяными товарами, который, по словам А. Моруа, «слыл оракулом в своем кругу, где его считали образцом просвещенного человека, обладавшего тонким вкусом», отец, человек жесткий и решительный, заявил:

— Коль скоро наш сын утверждает, что у него есть литературный талант, пусть докажет это на деле.

— Каким же это, интересно, образом? — удивились все остальные родственники.

— А вот каким: дадим ему возможность попробовать свои силы. Срок — два года, ни днем больше. Такого срока вполне достаточно, чтобы понять, что это: ответственное решение мужчины или обыкновенная мальчишеская блажь.

С. Цвейг по этому поводу пишет:

«После жестоких и затяжных сражений, сражений, продолжающихся с утра до ночи, стороны приходят к весьма деловому компромиссу. Под великий эксперимент подводится солидная база. Пусть Оноре поступает как хочет — ему будет дана возможность стать великим, прославленным писателем. Как он этого добьется — это уж его дело. Семейство, со своей стороны, принимает участие в этом ненадежном деле, вкладывая в него определенный капитал. Во всяком случае, в течение двух лет оно готово субсидировать в высшей степени сомнительный талант Оноре, за который, к сожалению, никто не может поручиться. Если в течение этих двух лет Оноре не станет великим и знаменитым писателем, то он должен будет вернуться в нотариальную контору, иначе семейство снимает с себя всякую ответственность за его будущность».

Между отцом и сыном тут же был заключен письменный договор, в котором были четко прописаны размеры необходимого Бальзаку прожиточного минимума, сын обязывался серьезно трудиться, а отец — выдавать ему вплоть до осени 1821 года 120 франков в месяц, или 4 франка в день. С. Цвейг очень образно называет эту сумму «субсидией на конкистадорский поход в бессмертие».

Оноре де Бальзак в молодости

А. Моруа не может скрыть своего восхищения решением отца Бальзака:

«Такое предложение свидетельствовало о великодушии. Сумма эта составляла немалую часть доходов семьи, и ее выделяли молодому человеку не для продолжения занятий, суливших ему надежное положение в обществе, а для того чтобы он писал драмы или романы».

С другой стороны, сумма эта была не такой уж и большой. Аренда убогой каморки в мансарде на улице Ледигьер, дом № 9, стоила 60 франков в год, или 5 франков в месяц. Кроме того, ежедневно нужно было платить 3 су за масло для лампы, 2 су — за прачку и 2 су — за уголь. Это равнялось еще примерно 10–11 франкам в месяц. Остальное можно было тратить на себя: на еду, на одежду, на писательские принадлежности и т. д. В результате выходило так, что Бальзак вообще не завтракал, а на обед ограничивался лишь чашкой молока, в которое он макал сухари, стоившие намного дешевле свежего хлеба. Ни о каких предметах «роскоши», типа зеркала или зонтика, начинающему писателю и мечтать не приходилось.

Конечно, жилье на улице Ледигьер было типичной конурой, которая у любого нормального человека могла вызвать лишь отвращение к писательскому ремеслу, не способному обеспечить что-либо более приличное. Может быть, на этом и строился расчет родителей Бальзака: мальчик помыкается какое-то время, поймет, что погорячился, и вернется домой? Может быть, его дурацкий выбор будущей профессии сам собой пройдет, как мимолетный каприз? Может быть, он раскается в своей глупости, и тогда никто и не узнает об этой его нелепой эскападе, которая, если вдуматься, может лишь повредить его доброму имени и распугать потенциальных клиентов?

Но Бальзак, как ни странно, даже в таких условиях чувствовал себя счастливым. Теперь он жил сам по себе, своей собственной жизнью, был сам себе хозяином, мог работать по своему усмотрению, а главное — он мог вволю заниматься любимым делом. О своей жизни на улице Ледигьер он впоследствии написал:

«Не могло быть ничего более омерзительного, чем эта мансарда с желтыми грязными стенами, пропахшими нищетой… Крутой скат косого потолка… Сквозь расшатанную черепицу просвечивало небо… Я не припомню, чтобы за этот долгий период работы я хоть раз прошелся по мосту Искусств или же купил у водовоза воды: я ходил за ней по утрам к фонтану на площади Сен-Мишель. В течение первых десяти месяцев моего монашеского одиночества я пребывал так — в бедности и уединении; я был одновременно своим господином и слугой, я жил с неописуемой страстью жизнью Диогена».

Сами родители стыдились признаться своим друзьям, что их сын живет в Париже в подобных условиях и «ничего не делает». Поэтому было решено говорить всем, будто Оноре по причине слабого здоровья живет на юге у одного из своих кузенов. Поэтому он должен был поменьше показываться на людях и выходить на улицу только после того, как стемнеет. Связь между молодым человеком и Вильпаризи поручили поддерживать дядюшке Даблену. Тот, по словам А. Моруа, «изредка поднимался на шестой этаж с тем, чтобы надавать своему юному другу кучу советов, сообщить о том, что происходит в недоступном ему мире, и рекомендовать его вниманию обитателей третьего этажа, у которых была прехорошенькая дочка».