Сергей Нечаев - Бальзаковские женщины. Возраст любви

Бальзак и на самом деле был очарован. Знакомство с герцогиней, пусть даже с герцогиней времен Империи, льстило его тщеславию. Еще бы, Лора д’Абрантес знавала самого Наполеона! Она видела его в гостиной своей матери, мадам Пермон, когда он был еще обыкновенным артиллерийским капитаном Буонапарте. Она жила при дворе, знала в Тюильри каждый закоулок. Она наблюдала мировую историю и с черной лестницы, и из алькова. А еще она имела массу интересных и весьма полезных знакомств.

Мадам Ансело, хозяйка одного из самых известных в Париже литературных салонов, который в разные годы посещали Ламартин, Шатобриан, Стендаль, Мериме, Гюго и де Виньи, писала о Лоре д’Абрантес в своих «Мемуарах»:

«Эта женщина видела Наполеона, когда он был еще никому не известным молодым человеком; она видела его за самыми обыденными занятиями, потом на ее глазах он начал расти, возвеличиваться и заставил говорить о себе весь мир! Для меня она подобна человеку, сопричисленному к лику блаженных и сидящему рядом со мной после пребывания на небесах возле самого Господа Бога».

А дальше произошло то, что, как всегда иронично, подмечает С. Цвейг:

«Она без особого труда уводит молодого писателя из несколько материнских объятий мадам де Берни, ибо умеет воздействовать на две сильнейшие стороны в существе Бальзака: на его ненасытное любопытство художника, воспринимающего историю как живую современность, и на самую его большую слабость — ненасытный и неутолимый снобизм. На сына маленькой буржуазки мадам Бальзак титулы и аристократические фамилии оказывают до последнего дня его жизни комически неотразимое впечатление. Порою они просто очаровывают его».

Прошло совсем немного времени, и Бальзак, строя из себя светского вертопраха, уверенность которого граничит с дерзостью, начал делать герцогине комплименты. Имея перед собой опыт общения с мадам де Берни, он был уверен, что для женщины «за сорок» не может быть ничего приятнее преклонения столь молодого человека, как он. Ведь это со зрелым мужчиной женщина ни от чего не защищена, а юноша — это же возможность одержать легкую и чистую победу. Кто же от этого откажется?

Бальзаку казалось, что быстрее всего должны сдаваться именно те женщины, которые вступают в любовную игру с уверенностью, что уж их-то никто не сможет соблазнить. Но от всех его выпадов герцогине удавалось ловко уклоняться, и он поспешил обвинить ее в том, что она «позволяет рассудку одерживать верх над чувствами».

Он даже набрался смелости и высказал ей такую «глубокомысленную» формулу:

— Женщина только тогда по-настоящему трогательна и хороша, когда она покоряется своему господину — мужчине.

Однако герцогиня не была расположена играть роль покорной любовницы. Взамен она предложила Бальзаку свою дружбу.

На это Бальзак с досадой ответил:

— Дружба — это химера, за которой я вечно устремляюсь в погоню, несмотря на разочарования, часто выпадающие на мою долю. С детских лет, еще в коллеже, я искал не друзей, а одного-единственного друга. На сей счет я разделяю мнение Лафонтена, но я до сих пор еще не нашел того, что в самых радужных красках рисует мне романтическое и взыскательное воображение… Однако мне приятно думать, что есть такие натуры, которые сразу же понимают и по достоинству оценивают друг друга. Ваше предложение, сударыня, так прекрасно и так лестно для меня, что я далек от мысли отклонить его.

По звучанию его голоса герцогиня поняла, что Бальзак взволнован, и продолжила «затягивать узел».

— Так, может быть, месье, — спросила она, — это мужчина только тогда по-настоящему и хорош, когда он покоряется своей госпоже — женщине?

Бальзак искренне возмутился:

— Уж если я могу чем-либо гордиться, мадам, так это моей душевной энергией. Подчинение для меня невыносимо. Я отказался от многих должностей, потому что не хотел ни у кого быть под началом; в этом смысле я — настоящий дикарь.

Светские красавицы любят дикарей, и подобная «декларация независимости» лишь внушила герцогине еще большее желание поработить такого человека. Впрочем, Бальзак именно на это и надеялся. Вот как он описывал себя герцогине:

— Во мне всего пять футов и два дюйма роста, но я вобрал в себя множество самых несообразных и даже противоречивых качеств. Вот почему те, кто скажет, что я тщеславен, расточителен, упрям, легкомыслен, непоследователен, самонадеян, небрежен, ленив, неусидчив, безрассуден, непостоянен, болтлив, бестактен, невежествен, невежлив, сварлив, переменчив, будут в такой же мере правы, как и те, кто станет утверждать, что я бережлив, скромен, мужествен, упорен, энергичен, непривередлив, трудолюбив, постоянен, молчалив, тонок, учтив и неизменно весел.

— Очень интересно, молодой человек, — подбодрила его герцогиня, — продолжайте.

И Бальзак продолжал:

— Тот, кто назовет меня трусом, ошибется не больше, чем тот, кто назовет меня храбрецом. Сочтут ли меня ученым либо невеждой, человеком талантливым либо бездарным, — что бы во мне ни обнаружили, меня ничто не удивит. В конце концов, я пришел к заключению, что я всего лишь послушный инструмент, на котором играют обстоятельства.

— Послушный инструмент, для которого невыносимо подчинение? Вы противоречите сами себе.

— А вот и нет, мадам. Подчиняться обстоятельствам — это одно, подчиняться же какому-то конкретному человеку — это совершенно другое.

— Да, но что такое обстоятельства? Обстоятельствам мы часто приписываем то, чему сами являемся причиной. Объясните мне это противоречие, ведь вы же писатель.

— Может быть, все дело в том, что судьба наделяет души людей, стремящихся описывать страсти, волнующие человеческие сердца, этими же самыми страстями, чтобы они могли силой воображения пережить то, что живописуют. А разве наблюдательность не есть своего рода память, помогающая этому живому воображению? Я начинаю думать, что это именно так.

Подобные разговоры с явно заинтересованной им герцогиней д’Абрантес убедили Бальзака в том, что перед ним женщина, созданная для любви, и пора бы уже начинать пользоваться ее плодами.

11 августа 1825 года младшая сестра Бальзака Лоранс де Монзэгль произвела на свет второго сына и, измученная тяжелыми родами, скончалась у своих родителей в доме № 7 по улице Руа-Доре. Ей было всего двадцать два года.

В день смерти Лоранс Бальзак гостил в Версале у старшей сестры. Лора также тяжело переносила беременность, и он скрыл от нее печальную весть.

Зато он написал герцогине д’Абрантес:

«Бедная моя сестра отмучилась. Только что прибыл нарочный; я уезжаю и не могу даже сказать, сколько времени отнимет у меня эта горестная церемония и все, что с нею связано. Затем я возвращусь в Версаль. Проявите же хоть немного сострадания, раз уж Вы не питаете ко мне иного чувства, и не огорчайте меня в минуту, когда столько горестей обрушилось на мою голову. Прощайте. Молю Вас, сохраните свою дружбу ко мне. Она послужит мне поддержкой в этих новых испытаниях.