Лин фон Паль - Проклятие Лермонтова

Здание судьбы, как известно, можно окинуть взглядом только в ретроспективе. А пока оно строится – это всего-то отдельные кирпичи, и от того, как встанут эти кирпичи – просто в ряд или с арками, и какое будет здание – с замысловатыми фигурами при дверях, с вензелями и колоннами или же с недостроенными проемами и незавершенными стенами, без крыши и с обвалившимися потолками, – зависит и общий абрис судьбы к моменту смерти. Это потом, из нашего далека, можно всплескивать руками и недоумевать: «ну как же он этого не видел?!», «ну зачем же он был так своеволен?!» – а из его «там и тогда» и здания-то никакого нельзя было увидеть. Только отдельные кирпичи. Удивительнее другое: Михаил Юрьевич Лермонтов выстроил такую неординарную конструкцию, словно бы у него перед глазами имелся завершенный проект собственной судьбы. Словно он точно следовал намеченному судьбой плану.

Значит, в план судьбы входила его ранняя смерть? Многих возмущает такая несправедливость! А чего бы он достиг, рассуждают они, если бы прожил подольше? Не прожил. И не стоит по этому поводу ни скорбеть, ни гадать, каких шедевров литература лишилась. Его славе вполне хватит и того, что он успел. А остальное – неважно. Кшиштоф Камиль Бачинский, прекрасный польский поэт, прожил и вообще двадцать три года. А Артюр Рембо, гениальный французский поэт, прожил тридцать семь, но стихи перестал писать в двадцать. И это – тоже судьба. Пятна рока, не видимые другим отметины будущего, которые творческая душа собирает как пазлы. И если правильно сложит – вот и получается единственная в своем роде жизнь.

А мы потом ищем мистику, рассуждаем о небесных откровениях и проклятиях, пытаемся голыми руками поймать выпущенную в сердце творца пулю или остановить стремительно падающий на его шею нож гильотины. Но все – напрасно. На Гревской площади палач поднял в воздух отрубленную голову Андре Шенье. Уже отошла из Ливорно шхуна «Ариэль», на которой утонет Перси Биши Шелли. Уже хлынул греческий ливень, который сведет в могилу Джорджа Байрона. На Черной речке упал на снег смертельно раненный Пушкин. Уже прицелился в грудь Николая Гумилева безвестный красноармеец. Уже взял на мушку беспечного Джона Леннона искатель славы Марк Чепмен. Бессмертие покупают ценой жизни. Прошлое нельзя переиграть. Будущее можно сделать прошлым только прожив его. А творец – пребывает в настоящем. Это его счастье и его беда. И любой его выбор – правильный.

Орел или решка?

Орел? Решка? Или ребром?

Жизнь или смерть?

Жизнь? Смерть? Бессмертие?

Судьба Лермонтова распорядилась даровать ему бессмертие. Сколько раз он мог сделать шаг в сторону, уклониться от рокового выбора – но словно следовал по лекалу, отмеченному судьбой! Делал выбор, от которого его отговаривали, пытались остановить, умоляли одуматься… Давайте же вглядимся попристальнее в его жизнь, попробуем найти в ней узловые моменты, развилки судьбы, разберемся, как работает роковое предназначение, посмотрим, что в его жизни от выбора человеческого, что – от предначертания рока. И не является ли человеческий выбор в то же время и роковым предназначением?

Существует латинская поговорка: «Желающего судьба ведет, нежелающего – тащит». Не будем уподобляться римлянам и гадать по внутренностям животных. Мы просто будем читать Лермонтова – его письма, его заметки, его прозу и стихи. Ибо, если вы хотите вникнуть в роковые тайны его судьбы – доверьтесь словам главного свидетеля на Суде Вечности – самому Михаилу Лермонтову.

Итак, начнем?

Как всякую летопись несчастий, эту историю следует начинать с начала. Не с того начала, которое обычно открывается панорамой московских событий осени 1814 года, когда в ночь со 2 на 3 октября (по старому стилю) безымянный младенец мужского пола сделал свой первый вдох, а с событий провинциальных, за год до вторжения в Россию армии Наполеона. Почему нам это столь важно? Да потому, что сегодня официальную биографию Михаила Юрьевича хорошим тоном стало пересматривать. И по этим новым разысканиям никакого младенца мужского пола в Москве, в доме Толя у Красных Ворот, в ночь со 2 на 3 октября не рождалось.

Чеченская искательница лермонтовской правды Мариам Вахидова «порождает» его в 1811 году. Само собой, порождает не от Юрия Петровича Лермонтова. И одним росчерком пе… простите, парой ударов женской ручки по клавиатуре превращает в бастарда. Таковые попытки делались и раньше благодаря, так сказать, сбору устного народного творчества, но в дате рождения никто не сомневался. Для обвинения в бастардстве в целом не столь уж важно, какой там был год – 1811-й или 1814-й. Для госпожи Вахидовой это важно по очевидной причине: несчастная девица Арсеньева никак не могла бы забеременеть от абрекского кандидата в папаши поэта в 1814 году, поскольку о событиях этого 1814 года известно и из воспоминаний современников, и из «показаний» ее матушки Елизаветы Алексеевны, урожденной Столыпиной. А вот 1811 год практически в истории семейства Арсеньевых не отражен. И не беда, что первый биограф Лермонтова, начавший свою трудную работу в последней четверти 19 века, когда запрет на упоминание имени поэта был снят, объездил – по его словам – все отечество в поисках сохранившихся документов, писем, рукописей поэта, устных воспоминаний о нем и создал тот каркас, на коем базируется все, что мы знаем о Михаиле Юрьевиче. Несмотря на то что после гибели внука Елизавета Алексеевна раздала все его вещи, избавилась от всего, что он написал, истребила любое напоминание о нем, Павел Висковатов собрал целый том свидетельств. Наше право – доверять им или не доверять. Как наше право – вводить новые документы, если они есть.

Увы! Документов в поддержку версии, что Михаил Юрьевич родился в 1811 году, не существует. А за 1814 год Елизавете Алексеевне было выдано свидетельство из Московской Духовной консистории, когда ей срочно потребовались бумаги, чтобы определить Мишеньку в хорошее учебное заведение. Конечно, в схеме изысканий госпожи Вахидовой сей документ проще всего объявить обычным подлогом. Право, чего не сделает богатая барыня, дабы узаконить горячо любимого бастарда – последнее, что оставила ей после своей ранней смерти единственная дочь? В защиту своей версии далеких от нас событий исследовательница ссылается на Ираклия Андроникова. Якобы однажды, сильно пьяненький, он сознался, что Лермонтов наш на самом деле – никакой не Лермонтов, а бастард. И поскольку захмелевшего лермонтоведа тащил в гостиницу чеченский коллега, то настоящий отец поэта был назван чеченцем. В трезвом виде Андроников никаких таких порочащих честь поэта высказываний себе не позволял. Хотя почему-то на него ссылаются и создатели иных версий происхождения Лермонтова.

Читать дальше