Элла Вашкевич - Фаина Раневская. Психоанализ эпатажной домомучительницы

— То есть ей настолько неприятно быть самой собой, что она готова быть кем угодно, лишь бы только не собой? — уточнил Бес.

— Да, она себя не любит, более того, считает, что ее и любить-то не за что, — вздохнул Психолог.

— Не понимаю, что тебя удивляет? — Бес поставил стакан на тумбочку и лениво потянулся. — Нормальное дело для недолюбленного ребенка. Классический комплекс неполноценности. А насчет игровой зависимости… Ну да, метод компенсации. Тоже обычное дело. Если бы в те времена был Интернет, то нашей подопечной не понадобился бы театр. Нашла бы себе игрушку по душе и сидела бы перед компьютером сутками, прерываясь лишь на походы в сортир.

— Знаешь, вот не уверен, — возразил Психолог. — Механизм компенсации, конечно, аналогичный. Но мне кажется, что игрушки бы ее все равно не удовлетворили. Она всегда хотела чего-то реального, настоящего, такого, что можно потрогать руками. В каком-то смысле она не менее прагматична, чем ее отец.

— Да уж, — засмеялся Бес. — Какие гены, такие и крокодилы.

— Ей необходимо что-то живое, — сказал Психолог. — Ее комплекс не желает обманываться обычными картинками, даже супер-дорогими и красивыми. Знаешь, я раньше думал, что она предпочитает играть в театре, а не в кино, исключительно из-за консерватизма. Ну вот вроде тех людей, которые не признают скороварки или СВЧ-печи по той причине, что предки обходились без них, значит, они и не нужны. И при этом свято уверены, что готовить в обычной кастрюле лучше, чем в скороварке. Теперь считаю, что дело совсем в другом.

— И в чем же? — заинтересовался Бес.

— В изменчивости, — ответил Психолог. — Театр — живой организм. Пьеса, даже та, что идет из года в год каждый день, на каждом представлении играется по-новому. У одного актера заболела голова, второй собрался жениться, третий переживает из-за двоек сына, а у четвертого на носу вскочил прыщ… И все это влияет на их игру. А ведь есть еще и более глубокое вхождение в роль. Сама Раневская говорила о том, что случается: пьеса уже снята, и только тут актер понимает, как именно нужно было играть. И еще говорила, что каждый раз играет по-новому. Но ведь это возможно лишь в театре! Кино — совсем другое дело. Лента отснята, и изменить больше ничего нельзя. Фильм — это нечто застывшее, замороженное, неизменное. Он не развивается, не живет. Для нее же сама мысль об отсутствии развития была непереносимой. Она жаждала изменений.

— Для чего? — Бес фыркнул. — Как по мне, так кино лучше театра. У фильма миллионы зрителей, у театральной пьесы — сотни, в лучшем случае тысячи. Кино — это слава и деньги.

— Думаешь, ее когда-нибудь интересовала слава и деньги? — засмеялся Психолог.

— Обычно именно это интересует людей, — авторитетно заявил Бес. — Уж я-то знаю. Насмотрелся.

— Друг мой, да если бы она была обычным человеком, мы бы тут не ломали головы! — Психолог насмешливо прищелкнул пальцами перед пятачком Беса. — А ты как был бесом, так им и остался. И мыслишь соответственно.

— Ну, я ж не волшебник, я только учусь, — смущенно ответил Бес и тут же озорно оскалился. — Но славу-то она все равно получила.

— Да, как побочный эффект, — отмахнулся Психолог. — Она все время искала любовь. И логика тут простая: если нельзя найти любовь, как у всех, то пусть это будет хотя бы любовь зрителей. Поэтому так и переживала за свою игру. Мучилась: « Ужасная профессия. Ни с кем не сравнимая. Вечное недовольство собой — смолоду и даже тогда, когда приходит успех. Не оставляет мысль: а вдруг зритель хлопает из вежливости или оттого, что мало понимает? » Она не доверяла даже восторгу зрителей!

— Чего ты от нее хочешь, она ведь не доверяла даже любви своего отца, — заметил Бес. — А уж он-то был близкий, родной человек, не то что зрители, которых она и в лицо-то не различала.

— Типичное следствие из ее комплексов, — согласился Психолог. — Тем более при убежденности, что родные ее не любят. Сразу ведь напрашивается вывод: если не любят родные и близкие, то тем более не будут любить и чужие, незнакомые.

— А ведь ее любили. И любят. Не поверишь, но даже мне она нравится, — признался Бес. — Уж на что я равнодушен к тому, что вы называете искусством, но она меня просто завораживает. Начинает дрожать что-то внутри, будто щекочут, но не щекотно. А ведь вроде ничего особенного… Ну вот что в ней такого, а?

— Так ведь именно на этот вопрос мы и пытаемся ответить, — сказал Психолог с улыбкой.

— Вот вечно ты так, — вздохнул Бес. — Ладно, скажи лучше — там претендентов на диван в ближайший час не предвидится? Нет? Тогда я на нем посплю.

С легким щелчком и неизменным сероводородным ароматом Бес исчез. Психолог услышал, как он ворочается за стенкой, устраиваясь на диване.

— Вот же… — Психолог устало откинул голову на спинку кресла. — А ведь я сам собирался там подремать. Говорят, что во сне приходят счастливые мысли…

Он закрыл глаза и тут же увидел калейдоскоп образов, сменяющих друг друга. Роза Скороход пила чай с миссис Сэвидж, монументальная Ляля раскрывала просторный зонтик над головой Люси Купер, Злая Мачеха спорила о чем-то с фрекен Бок, а по Красной площади победно вышагивала Маргарита Львовна с «Идиотом» под мышкой, за ней торопилась чеховская Мамаша с периной в руках… Образы мельтешили, а потом что-то звякнуло, и все лица, такие разные на первый взгляд, вдруг слились в одно лицо — уставшей, печальной женщины, и Психолог отчаянно зааплодировал ей.

Раневская вошла в кабинет практически бесшумно, тихо прикрыла за собой дверь и заговорила сразу от порога:

— Говорят — «любопытен, как кошка», но вам, молодой человек, похоже, досталось любопытство целой кошачьей стаи. Или прайда. Между прочим, кошки живут стаями или прайдами? Львы — те прайдами, а вот у кошек никогда не поймешь… Кстати, я давно хотела вам сказать, что было бы неплохо добавить к подушкам плед. Ну, или какую-нибудь шаль, на худой конец. Старая кровь холодна и течет медленно, и пока я тут рассказываю вам о своей жизни, то просто замерзаю. Так что будьте добры — плед. Ни в коем случае не обогреватель. От этих обогревателей дышать становится нечем. А вот хороший шерстяной плед — это то что нужно. У меня был такой. Поразительно уютная вещь, в серую и белую клетку. С бахромой. Договорились? Можно даже без бахромы.

Психолог начал было что-то отвечать, но она уже махнула рукой, отметая мысль о пледе, и устроилась на диване.

— Так о чем вы хотите услышать сегодня? Я так думаю, что о моем псевдониме. Об этом всегда спрашивают. «Ах, как это вам пришло в голову взять псевдоним? А почему именно Раневская?» — и так далее, и тому подобное. Всем любопытно, как кошкам.

Когда на меня нападал приступ скромности, или я считала, что аудитория не слишком подходящая для душевных откровений, то говорила, что выбрала псевдоним «Раневская» по той причине, что всегда все роняла. Вот такая я неловкая. А так как все знали, что я — типичная бытовая дура, которая совершенно беспомощна в быту, то даже и верили.