Шарлотта Валандре - Чужое сердце

Стивен обнимает меня с необычной нежностью, с любовной, ласковой теплотой, словно желая компенсировать язвительность и рассудочность того, что он только что сказал, и еще – отсутствие звонков от него и все увеличивающиеся паузы между нашими ужинами. Я погружаюсь в его объятия. Умом я понимаю его рассуждения, что где-то в теле, во внутренностях, в самой глубине меня встает инстинктивный протест, крепнет интуитивное знание, живущее вне логических и научных доводов.

Не все можно объяснить. В этом тоже магия жизни. Я снова думаю про Пьера-ясновидящего, закрываю глаза и снова вижу закат, расцветивший радужными цветами парижское небо, и ту чайку, которая все летела за мной, выписывая круги в тумане.

Я отдаюсь ласковому теплу тела Стивена и засыпаю, прижавшись к нему.

Утром я протягиваю руку, ощупываю кровать, безнадежно ищу Стивена, но мне нравится верить в чудеса. В это время мой доктор уже почти два часа как занят делом в своей больнице. Я проклинаю свое утреннее одиночество. Здоровье заставляет меня спать как можно дольше. «Отдых – лучшее лечение», – часто повторяют мне. Но если дольше спать – это ведь меньше жить, правда?

Не надо рассчитывать, что я просплю всю свою жизнь. В молодости я даже была настоящей ночной пташкой, этакой совой в ярких блестках. Темнота угнетала меня, сон тоже. Пока я бодрствовала, я верила, что смогу все преодолеть. И тогда я устраивала всяческие сумасбродства в тех местах, откуда была изгнана тишина, пила колу и танцевала в темноте, расчерченной зигзагами радужного неона. Зубы, глаза и майки светились забавной голубоватой белизной, проявлявшей темноту как негатив. Я обманывала жизнь, я жила день и ночь, спала мало, бросала вызов времени, гуляла напропалую, как все вокруг, а наутро вычеркивала прошедшее из памяти.

Я верчусь на кровати и упрашиваю кота Икринку выйти из своего убежища и поздороваться с хозяйкой. Вслух пугаю его лишением сухого корма. Никакого эффекта, я по-прежнему лежу в одиночестве. Я скучаю по дочке, она ушла ночевать к подружке. Неужели она уже начинает меня бросать? Я встаю, завариваю чай и глотаю приготовленные со вчерашнего дня лекарства.

В гостиной плещется Коко, открывает рот и высовывает его из воды, ждет корма. Я знаю, что она меня видит.

На полу еще валяется несколько писем, оставшихся после уборки.

Заглатывая горьковатый зеленый юньнаньский чай, я мысленно прокручиваю пленку с последними днями. У меня такое чувство, что я что-то упустила, какую-то зацепку. Я задумываюсь. Слова ясновидящего еще звучат во мне, я слышу их, и слова Лили, и письмо, и слова Стивена…

Потом мой взгляд внезапно падает на три мешка, завязанные и аккуратно запиханные в угол. Стивен прав! Надо открыть и прочесть все письма. Я остановилась на белом послании из мешка «октябрь», но Пьер говорил о двух письмах…

А вдруг там есть еще какие-нибудь письма – анонимные или подписанные? Все лежит прямо передо мной. Я залпом выпиваю остатки чая, сплевываю чаинки, просочившиеся сквозь ситечко. Стягиваю волосы Тариной резинкой и начинаю тщательные поиски.

Около полудня меня прерывает звонок от Лили, которая пугается, услышав мой голос, прерываемый громкими рыданиями. Я сжимаю в кулаке маленькое письмо с помарками, оно от молодого человека – Эмманюэля, который описывает свои последние дни, сопротивление тела тринитротерапии и то, как мстительно расцветает в нем СПИД. Скоро он ослепнет. Напичканный кортизоном, он почти не испытывает боли. Ему станет легче, потому что он не увидит больше «свою кожу в пятнах, как у леопарда», и взглядов матери. Она одна осталась рядом с ним, остальные все исчезли, как в 80-е гг., когда мы были прокаженными. Он пишет, что, когда я прочту это письмо, он наверняка будет уже мертв, и просит меня продолжать борьбу, которую многие уже считают законченной. Он обнимает меня. Я плачу и не могу остановиться. Я открываю душу и впускаю в себя боль этого человека. Я отвечаю Лили, что перезвоню ей позже. Мне надо побыть одной. Тринитротерапия тоже не всесильна. Ничто никогда не бывает окончательным. Я еще напишу об этом, обещаю тебе. Я глотаю таблетку ксанакса, чтобы успокоить тоску, и засыпаю. Сегодня Тара ночует у отца, так что спешить некуда.

В конце дня у меня в руках второе письмо. Красивый конверт без марки, без почтового штампа чист, абсолютно нетронут. На нем только мое имя. Он спрятан внутри другого конверта из совершенно заурядной бумаги. Я ощупываю бархатистый фактурный картон. Я чувствую, как бьется мое сердце. Лили права, поразительная бумага.

Прежде чем приступить к чтению, я решаю открыть все остальные конверты. Я не желаю больше получать информацию по частям.

Вот снова мой добрый фермер из Ларзака, все ждет не дождется моей фотографии с дарственной надписью. Он снова любезно приглашает меня к себе и посылает мне свое фото – посреди стада, к сожалению не вызвавшего у меня немедленного желания отправиться к нему. Я приклеиваю скотчем на стенку королевское предложение руки и сердца, которое иллюстрирует удачный фотомонтаж.

Это мой снимок времен «Красного поцелуя» – кавалер недурен, но староват, он похож на моего отца и вполне мог бы быть им по возрасту.

Не знаю, в котором часу ночи я наконец заканчиваю. Я нашла только один белый конверт – мое второе послание. Хватит ждать. Я наконец вскрываю его. Внутри та же густо-синяя шелковая бумага, так же сложенная, и я читаю.

Дорогая Шарлотта!

Я рад видеть все эти снимки, показывающие, что вы в такой прекрасной форме. Я понимаю, что вы получаете массу писем и, возможно, другие утверждают то же, что и я. Вот почему мне непременно хочется дать вам некоторые уточнения. Моя жена стала жертвой автокатастрофы в ночь с 3 на 4 ноября 2003 года. Ей было 29 лет. Когда я приехал в больницу, она была еще жива, Но только что констатировали смерть мозга. «вы хотите спасти жизнь другим людям?» в состоянии шока, ничего не понимая, но желая продлить ее жизнь, я сказал «да». моя жена была щедрым человеком, она верила в реинкарнацию. Узнав дату и время вашей операции по пересадке сердца из прессы, а затем из вашей книги, я все понял. В то утро в Париже была только одна пересадка сердца. Когда я вижу вас по телевизору, когда я слышу вас – это очевидность. Я не решаюсь снова обратиться к вам. Я хотел бы знать наверняка, не слишком ли я назойлив. Не слишком ли эгоистичен, пытаясь продлить с вашей помощью ту связь, которая, возможно, уже не существует.

Если это письмо будет последним, мне хотелось бы сказать вам, как я восхищаюсь вашим мужеством и что моя жена наверняка рада тому, что смогла вернуть вам жизнь.

Я желаю вам самого лучшего.

X

PS

Я люблю тебя

XXX

Я бережно складываю письмо. Глаза мои затуманиваются. Меня невероятно трогает любовь этого человека к своей жене. Неизвестная форма любви, которая больше жизни.

Читать дальше