Оля Ватова - Все самое важное

Накануне назначенного дня я сидела в ночном поезде в Алма-Ату. Вагоны, как всегда, были переполнены. Стояла дикая духота. Ранним утром поезд прибыл на станцию назначения. До встречи с мужем оставалось много времени, и, чтобы заполнить его, я прогуливалась по прекрасному городу. Дошла до хорошо знакомого уютного, обвитого плющом домика с прикрытыми из-за солнца окнами, с широким крыльцом, на которое так трудно было ступать зимой из-за его скользкой и шаткой поверхности. Здесь мы прожили несколько месяцев (пока Александр работал в польском представительстве) у милейшей Холмогоровой, которая все ждала возвращения своего мужа из лагеря. Я хотела, но не могла навестить бывшую хозяйку, боясь навлечь на нее неприятности из-за нашего нынешнего положения.

Время свидания приближалось. Я пустилась в обратную дорогу и вскоре уже была около тюремных ворот. Меня впустили, проверили передачу с продуктами и провели в узенькую галерею, где стоял выкрашенный желтой краской стол и два деревянных стула. Эта галерея выходила в коридор тюрьмы, по левую сторону находилась комната надзирателей, дверь которой была открыта. Появился один из тюремщиков и приказал мне сесть. Минут через пятнадцать привели Александра. Нам позволили подойти друг к другу. Муж крепко обнял меня и тихо произнес: «Не расстраивайся. Ничего плохого здесь со мной не происходит. Только держи это в секрете». Тюремщик велел нам сесть. Мы смотрели друг на друга, отдавая себе отчет в том, каким коротким будет этот миг счастья и что никто не знает, каким окажется завтрашний день.

Муж окончательно истощал, кожа лица стала морщинистой, но следов насилия на нем я не обнаружила. Он излучал спокойствие, доброту и сочувствие. Не мог мне больше ничего рассказать, так как надзиратель подошел поближе и стал подслушивать. Александр сказал, что Омархаджев регулярно его навещает, но при этом не позволяет себе с ним никакой грубости. Только, внимательно всматриваясь в лицо арестанта, спрашивает, не готов ли он уже принять гражданство. И каждый раз сообщает о все более страшных наказаниях за отказ.

Я подробно описала Вату свой визит к Омархаджеву. Слово в слово передала его речь. Но не стала задавать мужу никаких вопросов. Не просила сообщить о его решении. Позднее, выйдя из тюрьмы, Александр признался, что воспринял мое тогдашнее поведение — то, что предоставила ему полную свободу действий и ни на чем не настаивала, — как проявление настоящей любви к нему. Это поддерживало его силы в мрачных арестантских бараках.

Кроме того, я тогда пересказала ему письмо от Стефана Гацкого [30] Стефан Кордиан Гацкий (1901–1984) — польский поэт. , которое получила накануне его отъезда из разгромленного посольства в Куйбышеве. Он писал: «Держись. Мы сделали все возможное, чтобы тебя вызволить. Даже обращались в Янгиюль [31] 25 декабря 1941 года Государственный комитет обороны СССР принял постановление «О польской армии на территории СССР», согласно которому штаб армии находился в городе Янгиюль Узбекской ССР. Фактически штаб армии Андерса находился в поселке Вревский Янгиюльского района. , но там нашей просьбой, как всегда, пренебрегли». Своим письмом Стефан хотел приободрить Вата, хотя и безуспешно. Однако Александр выслушал это с чувством облегчения.

После возвращения поляков в Или жизнь их никоим образом не изменилась — нужда, болезни, голод. О муже моем ничего больше узнать не удавалось. Только то, что он продолжал сидеть в Третьем отделении. Я несколько раз пробовала получить свидание с ним, но Омархаджев вообще перестал меня принимать, не хотел даже разговаривать. Так продолжалось еще три месяца. И вот однажды вечером на пороге нашей хижины появился Александр. С большой бородой, отросшие волосы стали совсем седыми, цвет кожи приобрел землистый оттенок, какой бывает у заключенных. От него по-прежнему исходило спокойствие. И весь он светился радостью, оказавшись вновь с семьей. Муж так и не взял советский паспорт! И уже с порога показал нам возвращенное ему старое удостоверение личности.

Муж рассказал мне, что еще во львовской тюрьме ему как-то приснился кошмар, будто его выследили, схватили и упрятали в пыточную тюрьму. Когда он проснулся, то с трудом пришел в себя от страха. Примерно такое же ощущение ужаса он испытал, переступив порог Третьего отделения. Он догадывался, что его здесь ждет, знал, как беспощадно избивают поляков, отказавшихся от советского паспорта. Оказавшись в камере, он сразу определил своих будущих палачей, которые лениво отделились от зарешеченного окна. Камера находилась в подземелье. В ее полумраке Александр смотрел на трех приближающихся к нему полуголых гигантов. Я уже говорила, что муж в то время выглядел довольно необычно — обритый, истощенный, с горящим взглядом бунтовщика. Но дело было не только во внешности. Он производил впечатление самодостаточного, не изменившего себе человека. Александра не покидало ощущение духовной свободы. Зная, что сейчас должно произойти, он, по его собственному выражению, чувствовал себя одновременно «стрелой и целью». Переступая порог камеры, Ват обратился к Богу, прося Его благословить и стрелу, и цель.

Валентин, так звали старосту камеры, стоял перед ним в некоем отдалении. Это был очень рослый, сильный и по-своему красивый мужчина. Он наблюдал за Александром в ленивой позе хищника, уверенного, что жертва от него никуда не денется. Вдруг в тишине раздался голос Вата, который ему самому показался незнакомым. Когда он строго спросил, верят ли они в Бога, то прежде всего сам удивился такому неожиданному и странно прозвучавшему здесь вопросу. Сокамерники тоже были поражены. А Валентин стал грубо выяснять, зачем он это спрашивает. Александр же решительно и твердо произнес: «Я знаю, что вы должны меня жестоко избить. Знаю, что собираетесь бить долго, пока не соглашусь принять советское гражданство. Так вот, если вы верите в Бога, то сделайте так, чтобы я долго не мучился. Прикончите меня побыстрее, ибо все равно я никогда не возьму советский паспорт».

Как объяснить, что произошло после этих слов… В притихнувшей было камере все вдруг начали говорить разом. Потом отвели старосту в сторону и стали ждать его решения. А он все молчал, глядел на Александра, и казалось, что этот тюремный силач начинает потихоньку приходить в себя после внезапного погружения в какую-то далекую собственную реальность или в давно забытый сон. Потом, встряхнувшись и грубо покрикивая на окруживших его людей, он расшвырял в разные стороны сокамерников, занял свое место у окна и сказал: «Если хоть один волос упадет с головы этого человека, будете иметь дело со мной. Понятно?»

Какая волна воспоминаний нахлынула на Валентина вместе с речью Вата? Какой именно смысл вложил он в эти неожиданные здесь слова? Против чего так взбунтовался наш богатырь, что в бунте этом примкнул к Александру?