Раиса Орлова - Поднявший меч. Повесть о Джоне Брауне

Обитая железом дверь тяжело грохнула. Заскрежетал ключ.

Заперт.

В камере тепло. Начальник тюрьмы Эвис велел протопить пожарче, думал, наверно, что старика, приговоренного к виселице, будет знобить. Тюфяк набит свежей соломой. Он не плохой человек, этот Эвис, хоть и сражался против нас в Харперс-Ферри. Вот и сейчас опять не забыл, приковывая его, обернуть ногу куском фланели, чтобы железное кольцо не слишком натирало.

На соседней койке — Стивенс, укрытый до горла одеялом. Повернулся, безмолвно спрашивает…

— Все. Приговорили: повесить публично в пятницу, второго декабря.

— Вы думаете, что они осмелятся повесить вас, капитан?

— Несомненно. И меня, и вас, и, вероятно, всех наших. Юг вопит от ярости, рабовладельцы алчут казни.

Прокурор, достопочтенный Эндрью Хантер, — как он хотел быть вежливым и бесстрастным — ни разу не повысил голос: еще бы, южный джентльмен, блюститель закона. У него, должно быть, сотни рабов. И в каждом взгляде — ненависть, холодная, змеиная… Судья помягче, но и он: «Вы будете повешены за шею…» Слово за словом отсекал, как щепу от полена, и смотрел пристально, хотел увидеть, как вздрогнет, как побледнеет старый Джон Браун. Нет, не удалось им этого увидеть.

Стивенс понимает: Старик не сломлен. Говорит о собственной смерти, уже неотвратимой, близкой, но говорит все тем же обычным проповедническим тоном, тем же скрипучим голосом. Неужели он и вправду не знает страха, не ведает сомнений, ни о чем не жалеет?

— Мы погибнем не напрасно, друг Стивенс (Старик словно услышал его непроизнесенные слова), мы не напрасно сражались в Харперс-Ферри. Да, нас разбили. Да, десять наших товарищей погибли. Я принес на алтарь свободы двоих сыновей — Уотсона и Оливера. Да, семеро ввергнуты в оковы. Нас предадут казни. Но мы открыли путь, по которому пойдут другие. Пойдут воины свободы. Идущий за мною сильнее меня, сказал Иоанн Предтеча. И он же сказал: уже секиры у корней дерев лежат. Мы, это мы положили секиры у корней рабства, а те, кто идут за нами, сильнее нас…

— Вы, должно быть, правы, капитан… Хотелось бы мне знать, что сейчас за стенами тюрьмы, что говорят и делают наши друзья, наши враги, что делают на Юге, на Севере. Многие ли понимают, знают то, что знаете вы, сэр?

«Ричмонд Энквайрер», Виргиния, 25 октября 1859 года:

«…Если, освободить пять миллионов негров, что произойдет с нашим обществом? Это будет хуже, чем эпоха французского террора… Время компромиссов миновало… Мы не будем больше слушать северян, которые утверждают, будто нам ничего не грозило, которые издеваются над „этим делом в Харперс-Ферри“. Каждый порыв ветра с Севера заносит к нам новые смертоносные семена…»

«Индепендент», Нью-Йорк, ноябрь 1859 года:

«Ни одно восстание рабов на Юге, ни даже объединенное восстание рабов во всех штатах от Потомака до Мексиканского залива и Рио Гранде не пробудило бы стольких, не стало бы таким потрясением, как рейд свободного белого Джона Брауна.

…Он и его сподвижники, люди, лично в этом не заинтересованные, объявили войну рабству, рискуя своими жизнями… Вот что привлекло внимание тысяч, которые едва заметили бы негритянское восстание. И разбуженные тысячи теперь задают вопрос: какова же система, вызвавшая этот рейд, в чем смысл того дела, за которое эти храбрые и честные люди готовы отдать жизни?

…Что казнят на виду у всех людей? Виргинцы казнят не Джона Брауна, а Рабство».

«Дейли Пикэйн», Новый Орлеан, 24 октября 1859 года:

«Харперс-Ферри — акция безумцев, несчастных фанатиков, завороженных какими-то дикими, сумасшедшими идеями, непрактичными, глупыми и позорными».

«Йомен», Кентукки, 29 октября 1859 года:

«Юг сильно выиграл бы в глазах всего мира, если бы продемонстрировал, что дух плантатора Легри, забившего насмерть дядю Тома, вовсе не характерен для нашего народа. Если мы уверены, что наши учреждения справедливы и гуманны, мы можем позволить себе проявить великодушие и к заклятому врагу, к самому Варраве!»

Да, ему не спасти своей жизни. Но ведь он шел Харперс-Ферри не для того, чтобы спасать жизнь. Зато он установил высокую, едва ли не самую высокую, цену свободы. Свободы других людей — людей черной расы.

Когда солдаты вели его из суда в тюрьму, толпа на улице была тише, чем в первые дни: знали, что он уже приговорен. Один только выкрик: «Иди в ад, проклятый!», но другие зашикали.

А в первые дни крики возмущения не умолкали, слышны были и женские визгливые голоса: «Линчевать!» Значит, настроение изменилось даже здесь, на Юге. Нет, жертвы были не напрасны.

Браун глядел на медленно оплывавшую свечу. Стивенс задремал и тихо постанывал. Лекарь удивлялся, как Стивенс, потеряв столько крови, мог выжить. Он ни разу не пожаловался, во сне иногда стонет. Настоящий мужчина, воин, верный товарищ. Опять они рядом. Вместе воевали в Канзасе, вместе готовили рейд в Харперс-Ферри. Только осудили пока его одного. Стивенса будут судить после. Жаль, конечно, что он не благочестив. Но такому должна проститься скудость веры за щедрость подвига.

«В пятницу, второго декабря», а сегодня — второе ноября. Жить еще ровно месяц. Всего только месяц. Нет, целый месяц. Тридцать дней, семьсот двадцать часов. Жить здесь, в камере, на этой земле.

Из дневника Бронсона Олькотта, литератора и педагога:

«Этот поступок Брауна, столь поразительный, столь противоречивый, который столь трудно понять многим и многим, даст толчок делу свободы и гуманности, что бы ни произошло с жертвами и как бы ни орали в южных штатах… Надо, чтобы на Севере хватило мужества и отчаянной предприимчивости спасти, просто украсть Брауна!»

«Вашингтон Рипаблик», Вашингтон, 26 октября 1859 года:

«…Браун… явно сумасшедший; но от безумия такого рода единственно верное лекарство — пристрелить или повесить… Его банда состоит, вероятно, из таких же безумцев, во всяком случае людей ущербных…»

«Джорнел оф коммерс», Нью-Йорк, 21 ноября 1859 года:

«Повесить фанатика — значит превратить его в мученика и воодушевить его последователей. Лучше заключить этих субъектов в тюрьму и сделать из них жалких уголовников. При настоящем положении дел в стране второй путь, разумеется, мудрее. Чудовища мятежа, как гидра, многоглавы, и если рубишь одну голову, то лишь способствуешь возникновению новых…»