Борис Соколов - Три любви Михаила Булгакова

Годы, проведенные Булгаковым с Белозерской, были временем подлинного сотворчества. Если в первом браке он еще только начинал свою литературную деятельность, от которой Татьяна Николаевна Лаппа была довольно далека, то к моменту заключения второго брака Булгаков был уже входивший в моду беллетрист и драматург. Любовь Евгеньевна, в отличие от Татьяны Николаевны, окончила не провинциальную, а столичную гимназию с блестящей репутацией. Вторая жена Булгакова прекрасно ориентировалась в русской и мировой литературе, прекрасно знала иностранные языки, сама была не чужда искусству, окончила балетную школу и выступала на сцене. Да и мемуары Белозерской, написанные на склоне жизни, отличаются хорошим литературным стилем.

Любовь Евгеньевна не только делала Булгакову переводы из иностранных источников, подбирала литературу. Она писала под диктовку его произведения, иной раз предлагая свою редакцию тех или иных предложений.

Можно сказать, что их совместная жизнь началась с совместной работы над пьесой. В мемуарной книге «О, мед воспоминаний» Любовь Евгеньевна так излагает содержание также не дошедшей до нас булгаковской пьесы «Белая глина», которую они вместе писали в 1924 году: «Как-то днем… пришел оживленный М.А. и сказал, что мы будем вместе писать пьесу из французской жизни… и что у него уже есть название: «Белая глина». Я очень удивилась и спросила, что это такое – «белая глина», зачем она нужна и что из нее делают.

– Мопсов из нее делают, – смеясь, ответил он. Эту фразу потом говорило одно из действующих лиц пьесы.

Много позже, перечитывая чеховский «Вишневый сад», я натолкнулась на рассказ Симеонова-Пищика о том, что англичане нашли у него в саду белую глину, заключили с ним арендный договор на разработку ее и дали ему задаток. Вот откуда пошло такое необычайное название! В результате я так и не узнала, что, кроме мопсов, из этой глины делают.

Зато сочиняли мы и очень веселились. Схема пьесы была незамысловата. В большом и богатом имении вдовы Дюваль, которая живет там с 18-летней дочерью, обнаружена белая глина.

Эта новость волнует всех окрестных помещиков: никто толком не знает, что это за штука. Мосье Поль Ив, тоже вдовец, живущий неподалеку, бросается на разведку в поместье Дюваль и сразу же подпадает под чары хозяйки.

И мать, и дочь необыкновенно похожи друг на друга. Почти одинаковым туалетом они усугубляют еще это сходство: их забавляют постоянно возникающие недоразумения на этой почве. В ошибку впадает мосье Ив, затем его сын Жан, студент, приехавший из Сорбонны на каникулы, и, наконец, инженер-геолог, эльзасец фон Трупп, приглашенный для исследования глины и тоже сразу же бешено влюбившийся в мадам Дюваль. Он – классический тип ревнивца. С его приездом в доме начинается кутерьма. Он не расстается с револьвером.

– Проклятое сходство! – кричит он. – Я хочу застрелить мать, а целюсь в дочь…

Тут и объяснения, и погоня, и борьба, и угрозы самоубийства. Когда, наконец, обманом удается отнять у ревнивца револьвер, он оказывается незаряженным… В третьем действии все кончается общим благополучием. Тут мы применили принцип детской скороговорки: «Ях женился на Цип, Яхцидрах на Циппидрип…» Поль Ив женится на Дюваль-матери, его сын Жан – на Дюваль-дочери, а фон Трупп – на экономке мосье Ива мадам Мелани.

Мы мечтали увидеть «Белую глину» у Корша, в роли мосье Ива – Радина, а в роли фон Труппа – Топоркова».

По всей вероятности, Булгаков вместе с Белозерской создал новую редакцию своей владикавказской комедии, о которой он писал сестре Вере 26 апреля 1921 года:

«Лучшей моей пьесой подлинного жанра я считаю 3-актную комедию-буфф салонного типа «Вероломный папаша» («Глиняные женихи»). И как раз она не идет, да и не пойдет, несмотря на то что комиссия, слушавшая ее, хохотала в продолжение всех трех актов… Салонная! салонная! Понимаешь». Можно предположить, что в «Глиняных женихах» действие происходило в России, а «вероломным папашей» был будущий мосье Ив «Белой глины». Не исключено, что фон Трупп в первой редакции был не эльзасцем, а прибалтийским немцем, и мог даже иметь прототипом Л.С. Карума, мужа булгаковской сестры Варвары, отразившегося, как мы помним, в Тальберге «Белой гвардии» и «Дней Турбиных». Характерно, что «Белую глину», одетую во французские одежды, дабы подчеркнуть ее водевильную природу (этот жанр, как известно, родился во Франции), ждала абсолютно та же судьба, что и «Глиняных женихов». По словам Любови Евгеньевны, «два готовых действия мы показали Александру Николаевичу Тихонову (Сереброву) (в последующем отвергнувшего «Мольера». – Б. С.). Он со свойственной ему грубоватой откровенностью сказал:

– Ну подумайте сами, ну кому нужна сейчас светская комедия?

Так третьего действия мы и не дописали».

Очевидно, соавторство Любови Евгеньевны с Булгаковым выражалось в том, что она давала мужу бытовой материал «из французской жизни» для «Белой глины», как позднее константинопольский материал – для «Бега». Подобным же образом В.В. Вересаев поставлял Булгакову необходимые сведения для пьесы «Александр Пушкин», а «туземный» соавтор – материал «из горской жизни» для пьесы «Сыновья муллы».

Многие детали из мемуаров Белозерской об эмиграции «У чужого порога», которую она написала по рекомендации Булгакова, отразились в его произведениях. Конечно, эта книга была написана уже после смерти Михаила Афанасьевича, да и сама Любовь Евгеньевна не дожила до ее публикации. Однако ее устные рассказы об эмигрантской, заграничной жизни Булгаков слышал много раз, и они нашли отражение в его творчестве. Нищее, полуголодное существование большинства русских эмигрантов в первые годы пребывания в Константинополе и Париже, мрачный константинопольский базар запечатлены в пьесе «Бег». Любовь Евгеньевна вспоминала:

«..Большой базар» – «Гран-базар» – «Капалы Чарши» в Константинополе… поражал своей какой-то затаенной тишиной и пустынностью. Из темных нор на свет вытащены и разложены предлагаемые товары: куски шелка, медные кофейники, четки, безделушки из бронзы. Не могу отделаться от мысли, что все декорации для отвода глаз, а настоящие и не светлые дела творятся в черных норах. Ощущение такое, что если туда попадешь, то уж и не вырвешься». В «Беге» на этом базаре торгует резиновыми чертями генерал Чарнота, который не в силах покинуть Константинополь в финале пьесы. В Париже Белозерская одно время танцевала в балетной труппе знаменитого мюзик-холла «Фоли-Бержер». Она, в частности, описывает в своей книге «У чужого порога» статисток Большого парижского ревю в этом мюзик-холле: «Просто – толпа и «ню» – обнаженные. Вся тяжесть ложится на последних. Они переодеваются (скорее – раздеваются) раз по десять-пятнадцать за вечер и присутствуют на сцене в течение всего спектакля. Они – декоративная оправа всего ревю». Вероятно, воспоминания Белозерской повлияли на замысел Великого бала у сатаны, где присутствует толпа обнаженных женщин вместе с одетыми мужчинами. Не исключено, что некоторые черты образа Маргариты на этом балу были «подсказаны» ее рассказом о последней репетиции в «Фоли-Бержер»: «В картине «Ночь на колокольне Нотр-Дам» участвовала вся труппа. По углам таинственно вырисовывались Химеры. Зловещий горбатый монах в сутане стоял над громадным колоколом, простирая руки над вырывающимся из-под его ног пламенем. Из пламени медленно поднималась фигура лежащей женщины. Черный бархат скрадывал железную подпорку, и казалось, что женщина плывет в воздухе (не отсюда ли полет нагой Маргариты в ночном небе? – Б. С.). На колоколе, привязанная гирляндами цветов, висела совершенно обнаженная девушка. В полутьме мерцало ее прекрасное тело, казавшееся неживым. Голова, в потоке темных волос, была безжизненно запрокинута.