Мизиа Серт - Пожирательница гениев

…Сейчас, когда твоя жизнь вновь обрела обычное течение, позволь мне вообразить, что ты держишь мою руку в своей, и я рассказываю тебе о том, что тяжестью лежит на сердце. Да, я знаю, что ты тоже страдал. Но никогда не мог измерить то горе, то отчаяние, какое причинил мне, иначе не мог бы решиться нести за это ответственность. Боже, как это слово жестоко и почти всегда несправедливо! Мог ли ты быть ответственен за эту новую страсть? Куда только не ведут наши чувства? Кто поймет, что из любви к тебе я полюбила Руси даже прежде, чем ее узнала? Как только увидела ее, начался мираж…

Она была почти ребенком, а у нас не было детей. Она только что потеряла мать, я даже не знала своей. Как не полюбить ее? Как ни странно это может показаться, если и был враг, то им был ты, мужчина, от которого ее следовало защитить. Как можно было не растрогаться до слез этим несчастным отъездом в Америку… Ты помнишь легкое драповое пальто на ее зябких плечах, плюшевую собачку на дне пустого чемодана? И чувствовать, что причина этого бегства — ты, а я — причина этого расставания!

Говорила ли я тебе, что мне непереносимо отсутствие Руси? Как неловко ты прятал телеграммы!..

Ее возвращение принесло мне настоящее облегчение. Я не нуждалась ни в каком усилии, чтобы успокоить себя. Искренне верила, что нам не угрожает никакая опасность. Пришло лето, и с ним наша «бабалль»: Руси уехала со своей семьей… Много позднее я узнала, что она пришла к отелю «Мёрис», чтобы увидеть, как мы уезжаем. Она сама рассказала мне об этом. Спрятавшись за углом, она наблюдала, как шофер загружал в огромный лимузин наших собак, множество чемоданов и различный багаж, и все это казалось ей очень старомодным, старым-престарым… Руси уже воображала, каким будет ее отъезд с тобой в автомобиле «жиголо» [290].

Это было наше последнее лето вдвоем. Однажды вечером в Венеции я застала тебя, плачущего у окна… Ты плакал обо мне, потому что в мыслях уже бросил меня. Почему судьба пожелала, чтобы, вернувшись в Париж, мы застали ее опасно больной, в лихорадке, с распухшим горлом и высокой температурой?.. Бедная девочка говорила о жестоком гриппе, схваченном в Нью-Йорке, от которого она до конца не оправилась. Врач поставил диагноз: базетова болезнь и посоветовал поехать для консультации к известному специалисту в Швейцарию, в Берн. Не колеблясь я решила немедленно отвезти ее туда. Никогда Руси не была так восхитительна, как в эти две недели. Однако я чувствовала, что в глубине души она ревниво хранит какую-то тайну… и каждый вечер ее сумочка таинственно исчезает в ящике, который она по-детски запирает на ключ…

В кондитерской за чаем Руси сама решила доверить мне свою знаменитую тайну… Увы! Уже давно она не была для меня тайной, хотя до сих пор я отказывалась признаться в этом самой себе.

Она говорила без обиняков. Зачем золотить пилюлю?

— Он любит меня, и я люблю его, — просто сказала она, — я хочу выйти за него замуж. Он хочет того же.

— Ты уверена? — спросила я, стараясь говорить так же спокойно, как она. — Ты веришь, что он действительно думает жениться на тебе?

— Ты единственное препятствие к тому, чтобы мы соединились, — ответила она с жестокой прямотой своих двадцати лет. — Он больше не любит тебя. Зачем отрицать очевидное? Если тебе нужны доказательства, знай, что это он умолял меня вернуться из Америки, где я могла сделать очень хорошую партию. Он сказал, что умрет, если я не вернусь. Ты хотела знать, теперь — ты знаешь.

Я была так поражена нашим коротким разговором, что, вернувшись в отель, записала его, чтобы убедиться в его реальности. Может быть, я также надеялась, что, увидев эти слова на бумаге, так сказать, материализовав их, сумею изгнать их из моего сознания, где они плясали ужасную сарабанду. Уверена, ты поймешь, если я скажу, что ни мгновения не сердилась на нее. Бедная малышка была не виновата в том чувстве, какое испытывала к тебе. К тому же я находила вполне естественным, что она обожала тебя… может быть, даже еще больше полюбила ее за это.

Самое главное, знать, что ты сам чувствуешь. Это терзало меня, и я не переставала думать об этом. Зачем? Сомнений не было. Она не могла выдумать слова, которые пересказала мне: это были твои слова. Мне казалось, я слышу, как ты их произносишь. И однако, помню, унизилась до того, что сказала ей, что она ошибается, что ты ни минуты не думаешь меня покинуть. Ведь я уже слишком стара, чтобы меня можно было бросить. Кроме того, мы связаны церковным браком. Ты испанец. В твоей стране признают только церковные браки, и они нерасторжимы. Как может она вообразить, что ты обманешь церковь, чтобы порвать союз, которому больше двадцати лет, ты, воспитанный священниками в уважении к религии?..

…Но все это, я слишком хорошо отдавала себе отчет, не влияло на ее твердую уверенность в вашей любви. Может быть, она и слушала меня, но не пыталась понять. Для нее решение было принято, жребий брошен. Все, что я или кто-нибудь другой мог об этом сказать, — это лишь пустые, напрасные рассуждения. Была она и был ты. Остальное для нее не имело ни малейшего значения…

Ее спокойная уверенность победила: у меня хватило сил ответить, что, если ты действительно хочешь получить свободу, я слишком люблю тебя, чтобы пытаться удержать против твоей воли. Но я заранее ужасаюсь приговора света, злословия друзей по поводу участи, которую вы уготовили мне.

Когда мы вернулись в Париж, я прямо спросила тебя об этом. Каким образом тебе удалось меня успокоить? Я действительно поверила, что кошмар кончается. Время понемногу сгладит углы, приглушит страсти. Я так любила эту малышку, что у нее никогда не хватило бы храбрости причинить мне такое горе. Она сама откажется от тебя.

Увы! Вскоре жар и болезнь, которые, казалось, победило лечение в Швейцарии, снова набросились на бедного ребенка. Отцу, у которого она в это время жила, не удалось выходить ее.

Тогда я отвела Руси к ларингологу. Он сделал прижигание и попросил прийти на другой день для маленькой операции, после которой, я думала, с ней случится обморок в машине. Перепуганная, я привезла ее к нам и сейчас же уложила в постель, надеясь, что это только мимолетная дурнота. На следующий день ее состояние сильно ухудшилось. Врач, казалось, волновался, для консультации он пригласил профессора, который не успокоил нас.

Прибежали ее родные, они бросали на меня взгляды, полные упреков. Полубезумная от страха, услышала, как доктор, оперировавший Руси, сказал, что я не предупредила его о том, что у больной постоянный жар. Если бы он знал, уверял врач, он не сделал бы надрез, который мог вызвать в этом случае заражение крови.

Как мог этот человек иметь низость свалить на меня всю ответственность, дойдя до того, что уверял, будто предупредил об опасности, которую могла вызвать операция? Тогда в отчаянии я дала обет вернуть тебе, если ты захочешь, свободу, только бы Бог спас ее…