Наталья Дардыкина - Откровения знаменитостей

— Какими качествами должен обладать мужчина, чтобы вы приняли его руку и сердце?

— Должен быть умным… Сейчас соображу… Быть внимательным ко мне. Пусть любит меня!

24 января 2009 г.

Юрий Ряшенцев: «Милосердие — враг справедливости»

Его зонги и песни стали украшением спектаклей, например «История лошади», и фильмов «Три мушкетера», «Гардемарины, вперед!». Свое душевное настроение он отдает стихам. Имели успех его книги лирических стихотворений — он лауреат нескольких премий, в том числе самой дорогой ему, премии Булата Окуджавы. Ее год назад вручил ему президент. В Петербурге будет поставлена опера «Екатерина Великая» Давида Тухманова, либретто Ряшенцев написал вместе с Галиной Полиди. К тому же он автор либретто опер «Преступление и наказание» Эдуарда Артемьева и «Жизель» Александра Журбина.

— Ты сам себе можешь объяснить, Юра, за что получил из рук президента премию Окуджавы?

— Ты будешь смеяться, но я не знаю, за что. Да и не было объяснено, за какие заслуги мне ее дали. Выдвигалась на премию книжка лирических стихотворений «Прощание с империей». Писать лирические стихи и работать для театра или кино — это две разные профессии. Подозреваю, что дали мне эту премию за мои зонги.

— Эта премия дается поэтам. Среди ее лауреатов — Юлий Ким и Белла Ахмадулина. Это серьезный класс. И ты вправе думать, что твой поэтический опыт оценен по достоинству.

— Я очень рад этой премии. Имя Булата для меня святое. Очень люблю его. Не могу сказать, что был его другом. Но всегда, когда мы с ним где-то встречались, я замечал на его лице приветливую улыбку. Булатова улыбка для меня очень много значила… Однажды мы жили с ним в одном номере в Кутаиси. Как-то сидели за бутылкой вина, и я почувствовал в нем какое-то смущение. Но вот Булат заговорил: «Юра, мне одну вещь тебе надо сказать…» Я ожидал услышать что-то неприятное — видел, что он мнется. И наконец признался: «Ты знаешь, у меня твоей Оле девять стихотворений посвящено». Он имел в виду мою тогдашнюю жену Олю Батракову. И я спокойно ему сказал: «Булат, неужели ты думаешь, что найдется хоть одна женщина, которая не похвастается стихами Окуджавы, посвященными ей?» Он рассмеялся.

— Твоя Ольга об этом посвящении знала?

— Еще бы! Она очень гордится посвящением Булата.

— Этот лирический эпизод в жизни Ольги произошел еще до встречи с тобой?

— Значительно раньше. Но позже, когда наши с ней встречи и семейный союз состоялись, тут-то все и выплыло.

— Но ведь и ты ему что-то посвящал?

— Всего одно стихотворение: «Когда во всех концах державы, магнитной лентой шелестя, возникли песни Окуджавы, страна влюбилась в них. Хотя…» Вот это «хотя» относилось к разносным статьям о его стихах.

— А я помню дискуссию в «Литгазете» об Окуджаве. Итог подводил литературный критик, ныне профессор, Геннадий Красухин: Булат поет не просто песни. Каждая из них — законченная лирическая миниатюра.

— Могу признаться, я еще раньше в своей школе среди переростков проводил нечто подобное: поставил здоровенный магнитофон, собрал школьников, поставил ленты с Окуджавой. Пришли и преподаватели, сели по углам. Одни — из любопытства, другие — чтобы «настучать» начальству на Ряшенцева. Ребята слушали: до того их кумирами были исполнители блатных песен, — и, представь, разобрались, что Окуджава — это хорошо.

— Друг мой, наши с тобой биографии начинались в МГПИ имени Ленина, на Пироговке, в прекрасном старинном здании, где когда-то были Бестужевские женские курсы. Мы чувствовали себя там крылатыми птицами. Лишь иногда всевидящий ворон, директор Поликарпов, близкий друг Жданова, внезапно вырастал перед нами — и падала душа куда-то в бездну.

— Дмитрий Алексеевич Поликарпов был не просто другом Жданова, а еще и первым советчиком. Дмитрий Алексеевич очень не любил писателей и постоянно жаловался на них Сталину, а тот будто бы ему говорил: «Ну нет у меня для тебя, Поликарпов, других писателей».

— Мы же были свободолюбивы до чертиков. И Поликарпов про наши дискуссии, про горячие обсуждения новых книг все знал. А когда пришло время распределения, облеченный властью директор сослал весь наш курс подальше от столицы — кого на Сахалин, кого на Камчатку; меня направили в глушь, в Амурскую область, на станцию Завитая. А там меня не ждали, но домой не отпустили.

— У меня странные были с ним отношения. Звал он меня Черным рыцарем литфака. Я часто появлялся в черном тренировочном костюме, прибегал в нем из дома с опозданием. У раздевалки Поликарпов вырастал как из-под земли: «Ну, Ряшенцев, опять опоздал!» Я свой светлый взор устремлял к его глазам и врал: «Транспорт плохо ходит…» И тут наступал момент выволочки: «Да какой транспорт? Да ты же живешь в двух шагах отсюда…» После нашего острого капустника директор отчитывал меня в своем кабинете и впадал в благородный гнев, орал: «Во-он!» Это его «вон!» до сих пор слышу. Меня направили во Владивосток. Приехал, а там первенство края по волейболу. Меня, перворазрядника, заставили играть. После этого первенства, простуженный, осипший, пришел я к начальнице, а она мне: «Какой ты преподаватель — у тебя и голоса нет». Я с ходу: «Голос никуда не годится. Дайте мне открепительный талон». Она мне с ходу: «На!» Взял я эту бумагу и два месяца поболтался по красивому Владивостоку, попытался закрепиться в газете. Не вышло. Вернулся в Москву и нашел работу лишь в школе переростков, где чувствовал себя укротителем.

Когда я потом ушел работать в журнал «Юность», то долго не мог сообразить, что это за работа — сидеть без дела? Захочешь — выйдешь. Никакого напряжения. И обязательства в общем-то смутные по сравнению с тем, что у меня были в школе. Ведь какой-то кретин придумал собрать переростков в одну школу. Мы там с моим другом Максимом Кусургашевым придумали свои приемы усмирения — взяли спортом. Сыграли с их командой и по всем статьям обыграли.

— Вам они, наверное, стали подражать?

— Старались по бедности так же одеваться, как и мы.

— Я своих ребят увлекла стихами и театром. И сама увлеклась больше их.

— Поэт Юлий Ким тем же приемом брал своих учеников… Мы сейчас с ним видимся все чаще и чаще. Бросаемся друг к другу на помощь.

— Юра, ты стал знаменит после фильма «Три мушкетера». Люди пели песни Максима Дунаевского с твоими стихами. А потом они захватили улицу.

— Если песня нравится человеку и он запевает ее сам, он меньше всего интересуется, кто ее написал. Композитора он, может быть, потом узнает, авторов песен — не всегда. Я вообще несерьезно отношусь к этой своей песенной ипостаси.