Людмила Бояджиева - Андрей Тарковский. Жизнь на кресте

Только Ольга Суркова с мамой подошли, крепко пожали руку Тарковскому и поблагодарили за фильм. Стало очевидно, что «Рублева» собираются «положить на полку».

Дружественный Тарковскому критик Сурков, возглавлявший тогда сценарно-редакционную коллегию Комитета по кинематографии, попытался спасти фильм, показав его членам ЦК. Присутствовали Ильичев, Ермаш, Куницын, ведущие режиссеры. По горячим следам обсудили картину и стенограмму отправили в ЦК.

На обсуждении многие режиссеры высказывались восторженно и взахлеб, кто-то назвал Тарковского «новым Эйзенштейном». К сожалению, Михаил Ильич Ромм, находившийся на даче, не приехал. Не из страха противостоять начальству — он был из тех, кому «Рублев» искренне не понравился. Однако Тарковский навеки обиделся на своего учителя и никогда не простил его «предательства».

Не простил и высокомерности Андрона. Они встретились вскоре после просмотра, как дуэлянты, готовые биться насмерть. Во дворике на одной из мосфильмовских улиц дворник с отчаянным шелестом мел ярко-желтые листья ясеня, да девочка под присмотром вяжущей мамы крутилась на трехколесном велосипеде.

— Ты предал меня. После просмотра на «Мосфильме» демонстративно отвернулся. И все это видели. Выслужиться перед начальством хотел?

— Перестань. Сам знаешь, дело в другом. Я хоть по радио могу заявить, что ты испортил сценарий! От него ничего не осталось — какая-то рвань обрубленных кусков. Да еще снятых в похоронном ритме!

— Скажи лучше правду — ты побоялся защитить меня перед этим восставшим быдлом!

— Так не пойдет! — Андрон сел на лавочку. — Зачем срывать на мне злость? Я же всегда талдычил тебе: этот тягучий ритм — убийство для режиссера. Ты останешься с пустым залом.

— Я понимаю, тебе нужна действенность, эмоциональность, развлекательность. Твоя цель — обольщать зрителя! Какая пошлость! Как и твоя кожаная куртка с «лапшой».

— Прощай, — Андрон поднялся. — Я не намерен разговаривать в таких тонах. Да и не о чем, — не попрощавшись и не протянув руки, он ушел.

— Эй, — глядя в спину его модной куртки, крикнул Андрей. — А знаешь, нас никогда ничего не объединяло, кроме тяги к дорогим и красивым шмоткам. Так и запомни.

Впредь они старались просто не замечать друг друга.

«Рублева» «положили на полку». Все заявки Тарковского на новые фильмы отклонялись. Практически он оказался без работы. Жил с Ирмой и сыном чрезвычайно скудно. Те редкие люди, которым довелось побывать у него дома — в небольшой квартирке напротив Курского вокзала, удивлялись бедности быта режиссера, чье имя знали в стране и за рубежом. В центре комнаты стоял детский манеж, наполненный книгами. В углу — раскладушка, в другом — стол с кухонным табуретом. Стену рассекал зигзаг раздолбленной штукатурки. «Скрытую проводку искали», — объяснял Андрей. В пол-литровых банках — увядшие цветы. Вот и вся «обстановка». Жилище изгоя, гонимого властью, какого-нибудь отверженного диссидента.

Тарковский в своей общественно-политической практике никогда не бузил и не скандалил, не принимал участия ни в каких акциях протеста, не подписывал писем. Он боялся испортить собственную репутацию преданного вырастившей его стране человека, избегал западных журналистов, лезущих с провокационными вопросами, чурался всяких двусмысленных в политическом смысле заявлений. Приемы Юрия Любимова, превращавшего каждую премьеру в скандал с госструктурами, были не из его арсенала.

Он демонстрировал свою лояльность, которую власти не оценили, не сумели понять. Искренне страшась непонятной мощи фильмов и непредсказуемых возможностей скандального режиссера, они старались перекрыть ему кислород. А он так хотел быть обласканным властью, преуспевающим, купающимся в лучах славы и гонорарах. Отмеченным знаками преуспевания «выдающихся деятелей советского искусства» — загородным домом, автомобилем, поездками на кинофестивали, путевками. Стезя изгоя, вызывающего страх и презрение у власть имущих, — позиция весьма благородная, но радости жизни и притоку творческой энергии не способствующая. Даже Мастер — герой знаменитого булгаковского романа, человек самой возвышенной духовности, прославивший последний путь нищего Иешуа, мечтал о славе, о приличном костюме, об ужинах в Грибоедовском доме, о том, «чтобы литераторы трепетно жали ему руку».

«Я хочу быть понят родной страной!» — трубил Маяковский. И Тарковский хотел быть понят и принят в круг избранных. Вряд ли кто-то из творцов, не смирившихся с непонятостью, «желал по стране родной пройти стороной, как проходит косой дождь».

Но вышло так, что без ведома Тарковского «Андрей Рублев» попал за границу, вызвав там бурную реакцию, и, как следствие, его создатель получил вполне обоснованную для тех лет репутацию «скользкого элемента».

Зимой 1966 года в просмотровом зале «Союзэкспортфильма» «Андрей Рублев» был показан президенту западноберлинской кинопрокатной фирмы Сержио Гамбарову и Алексу Московичу, совладельцу французской кинопрокатной фирмы и представителю «Союзэкспортфильма», продающего фильмы на Францию, Швейцарию, Испанию, Португалию, и местным сотрудникам. Все эти профессионалы знали, что Тарковский снял нечто интересное и скандальное, но увиденным были потрясены. Эпическое полотно завораживало, и даже без прояснения замутненной концепции были очевидны признаки фильма высшего ранга: новый подход к исторической теме, жесткий реализм, новаторский киноязык, создание гнетущей эмоциональной атмосферы с ошеломляющим прорывом к свету — гениально выстроенный финал.

— У нас в руках Гран-при Каннского фестиваля, — нарушил тишину Алекс Москович. Только Виктор Рощин, консультант западноевропейского отдела «Союзэкспортфильма», знавший, какую репутацию уже завоевал фильм «в верхах», смотрел на всех с удивлением. И в самом деле, Владимир Баскаков, вершивший тогда политику в Комитете кинематографии СССР, посоветовал с иностранцами о фильме не заикаться. Нарушившие «совет» аппаратчики, защищавшие фильм, пострадали и были преданы анафеме.

Однако иностранцы решили драться за фильм через Париж с помощью директора Каннского фестиваля Фавра Лебре, влиятельных деятелей культуры, министра культуры Франции Андре Мальро и других солидных фигур. Тарковского за рубежом знали, его первая картина произвела фурор. Тем более всем было понятно, что в истории советского кино талантливое часто прорывалось на экраны через признание на Западе. «Летят журавли», «Баллада о солдате», «Листопад», «Тени забытых предков», «Первый учитель» были «открыты» на родине после того, как получили признание на европейских кинофестивалях.