Александр Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

«В глазах его замелькали буйные, темные огоньки, а дыхание стало хрипло, все ближе наклоняясь, он сначала гладил, потом стал комкать грудь. Я встала: „Мне пора“. Распутин отпустил»128.

«„Так зачем же ты, паскуда, заманивала меня к себе и зазывала, когда тела моего ублажить не можешь?“ — закричал он как-то на одну из своих знакомых, на что последовал резкий ответ: „Тебя никто не звал, и сиди смирно, если попал в приличную компанию“. <���…> Распутин тряхнул головой и взялся за стакан. „Сладу нет, — как-то под нос себе прошептал он и залпом осушил стакан…“»129

«Он мало слушал мою просьбу, а стал хватать руками за лицо, потом за груди и говорит: „Поцелуй меня, я тебя полюбил“. А потом написал какую-то записку и снова стал приставать: поцелуй, поцелуй, я тебя полюбил. Этой записки не дал, сказав, что „я на тебя сердит, приди завтра…“»130

«Видно было, что его страсть достигла наивысшего напряжения…» Получив отпор, «он нахмурился и стал нервно ходить по комнате. Лицо стало хищное, глаза злые и горящие… Я невольно отвела глаза и вне себя крикнула… „Не сердись, Франтик, я это нарочно, хотел испытать, любишь ли ты меня…“»131

Когда обстановка к тому располагала, Распутин заранее подготовлял женщину к необычности форм своей сексуальной экспансии. «„Да ты знаешь ли, в чем жизнь-то? в ласке она, а только ласкать-то надо по-иному, не так, как эти ерники-то ваши, понимаешь? Они ласкают для свово тела, а я вполовину и для духа, великая тут сила. И знаешь, што я тебе скажу: со всеми я одинаково ласков, понимаешь?.. Только тут много таких, которы повсюду липнут и везде клянчат, ох и много их!..“ — „Ну а им что вы даете?“ <���…> „Ну подумай сама: коли я скажу: я им и то и то дать могу, а на деле выйдет ни… во мне нет. Тогда я и выйду обманщик и плут. Ты думаешь, мало дело — ласка не куплена? Это, думаешь, всем дается? Да друга какая за таку ласку што хошь сделат, понимаешь? Душу всю свою отдаст… пойди поговей и приходи ко мне чистенька… Ты мою ласку еще не знаешь, ты пусти, заместо того штоб рассуждать-то, а там сама увидишь, што получишь!.. Ты думаешь, може: я так со всеми и живу, кои ко мне ходят? Да вот, хошь знать: с осени не более четырнадцати баб было, которых…“»132 Однако даже по поводу этих четырнадцати у В. А. Жуковской, узнавшей со временем старца поближе, возникли серьезные сомнения: «…А что, если это и была та ласка, о которой он говорил: „Я только вполовину и для духа“, — и которой он ласкал Лохтину?133 Ведь не все же относились равнодушно к нему?.. А если он с Лохтиной и поступал так: доведя ее до исступления, ставил на молитву? А может быть, и царицу так же? Я вспомнила жадную ненасытную страсть, прорывавшуюся во всех исступленных ласках Лохтиной, — такою может быть только всегда подогреваемая и никогда не удовлетворяемая страсть»134.

Представительниц второй группы (тех, с кем Григорий «радел») также было довольно много. Традиционный сценарий распутинского «радения» выглядел (со слов двадцативосьмилетней послушницы Ксении, исповедовавшейся в июле 1911 года Илиодору) следующим образом: «Григорий приказал мне раздеть его. Я раздела. Потом приказал раздеваться самой: я разделась. Он лег на приготовленную кровать и говорит: „ну, милка, ложись со мной“. Я… повиновалась… легла около него. <���…> Он начал меня целовать, так целовал, что на моем лице не осталось ни одной точки, старцем не поцелованной. Целовал меня, как говорится, взасос, так что я еле-еле не задыхалась. Я не вытерпела и закричала: „Григорий Ефимович, что вы со мною, бедною, делаете?!“ — „Ничего, ничего, лежи и молчи…“ Я у него спрашиваю: „брат Григорий! То, что вы со мною делаете, и батюшка мой Илиодор знает?“ — „Знает, знает!“ — отвечал Григорий. <���…> „И владыка Гермоген об этом знает?“ — „Ну а то как же, знает, все знает. Не смущайся!“ — „И царь-батюшка и царица-матушка об этом знают?“ — „Фу, да они-то больше всех знают; я и с ними то же делаю, что и с тобою; пойми это, голубушка!“ <���…> Мучил меня он четыре часа. Потом пошла домой»135.

Ясно, что если бы в данном случае речь шла о полноценном сексуальном соитии, то «успокоительная» ремарка Распутина насчет того, что он и с царями, включая Николая II, делает «то же самое», выглядела бы по меньшей мере нелепо и уж во всяком случае должна была бы сопровождаться соответствующими комментариями мемуаристки, чего в действительности не произошло. Примечательно также и то, что посвященный во все детали этой истории Илиодор не отнес данный случай к четвертой — «греховно-плотской» — категории.

Странной в этой связи выглядит профессиональная небрежность А. Н. Боханова, который, анализируя этот рассказ послушницы Ксении, вначале сообщает о том, что Илиодор якобы отнес его к четвертой категории, а затем торжественно уличает иеромонаха-расстригу во «лжи»136.

Некоторые из распутинских поклонниц попадали в группу «радеющих» после того, как «старец» успешно изгонял из них «беса», то есть перемещались во «вторую группу» из «третьей». Вероятно, к таковым относилась месяцами проживающая у Распутина крестьянка Городецкого уезда Могилевской губернии сестра милосердия поезда имени Александры Федоровны Акилина (Акулина) Никитична Лаптинская, бывшая послушница Охтайского монастыря. Пришедший как-то в монастырь на богомолье «старец Григорий излечил ее от истерических припадков, выражавшихся в «бесновании» перед распятием Спасителя. После этого, с согласия настоятельницы монастыря, эта «хитрая и расчетливая женщина, взимавшая мзду с посетителей Распутина и игравшая роль его секретарши»137, стала верной слугой старца, параллельно занимаясь с ним «эротическими упражнениями»138, которые вследствие отсутствия штор делались иногда достоянием улицы.

Далеко не всем представительницам третьей — «бесноватой» — группы, однако, выпадало счастье побыть наедине с «отцом Григорием» более одного раза. Распутин относился к этому типу контактов с женщинами не столько как к развлечению, сколько как к тяжелой и ответственной — но в то же время благодарной и интересной — работе. Однажды Илиодору довелось наблюдать, как Распутин «изгонял беса» из богатой, кустодиевского типа пятидесятипятилетней царицынской купчихи. Место для изгнания беса искали долго, пока Распутин не увидал маленькую комнату, в которой помещалась лишь одна большая кровать. «Повели туда „больную“. Она начала трястись и мычать. Вошел в ту комнату и „старец“, закрывши за собой двери… В комнате поднялась страшная возня. Тянулась она долго». Илиодор начал нервничать и, как сам пишет, «не вытерпел, заглянул в дверь сквозь стекло и увидел такую картину, что, крайне смущенный, прямо-таки отскочил от дверей. Минут через пять вышел из „кабинета“ и „старец“. Вид его был ужасно усталый, он тяжело дышал. „Ну, брат, вот бес так бес. Фу, какой большой. Во как я уморился! Мотри, вся сорочка мокрая! Устал, заснула и она…“ Когда „старец“ это говорил, несчастный муж плакал». Но вот что пишет Илиодор в заключение: «В этот раз я Григорию поверил. О его же приемах при лечении просто размышлял, что так надо»139.