Александр Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Григорий Ефимович, будучи от природы человеком смышленым и напористым, своей талантливо спродюсированной духовной энергией восполнял недостаток воли и смысла, который явно обнаруживали последние Романовы.

Он играл при дворе одновременно роль «гласа народа» и «гласа Божьего», который к тому же вещал в большинстве случаев именно то, что от него хотели услышать, но делал это «по-настоящему», то есть по всем канонам высокого актерского мастерства…

По мере того как Григорий стремительно превращался в главного царского фаворита, в столичных салонах как на дрожжах поднималась его слава. Распутину «достаточно было появиться, чтобы поразить и очаровать это праздное, легковерное общество, предающееся самым бессмысленным фокусам теургии и оккультизма»68.

Григорий стал экзотическим «десертом», которым угощали в шикарных гостиных. Баронесса В. И. Икскуль отзывалась о нем как о «диковинке, которая ее забавляла»: «Он вне условностей… Мы, здороваясь и прощаясь, — целуемся… — и добавляла с наивностью: — В деревнях все целуются»69.

Даже такой далекий от салонного столоверчения человек, как председатель Совета министров П. А. Столыпин, после взрыва его служебной дачи 12 августа 1906 года счел полезным внять рекомендательному письму Николая II и в октябре пригласил «старца» к постели тяжело раненной дочери, чтобы тот помолился за нее. Это, к слову, лишний раз свидетельствует о том, что уже в 1906 году Григорий Распутин был близок к царской семье и пользовался у Николая особым доверием и духовным авторитетом.

К 1907 году стало окончательно ясно, что царская чета нашла в Распутине именно то, что так напряженно искала на протяжении всех предыдущих лет, — источник духовного утешения и радости, которых неуверенному в себе Николаю и «недолюбленной» окружающими Александре так недоставало. Записи в царском Дневнике позволяют ощутить, до какой степени квалифицированно справлялся Григорий с работой царского духовного наставника, или, говоря современным языком, семейного психотерапевта.

«6-го апреля. Пятница. <���…> После чая пошли на другую сторону наверх и там имели радость повидать и поговорить с Григорием!»70

«19 июня 1907. Вторник. <���…> В 3 часа поехали с Аликс в ее двуколке на Знаменку. Встретили Стану на террасе перед дворцом, вошли в него и там имели радость увидеть Григория. Побеседовали около часа и вернулись к себе»71.

А вот и запись, приоткрывающая истинную степень психологической близости между царской семьей и «старцем»: «15 ноября. Четверг. <���…> После чая неожиданно к нам явился Григорий!»72 Как можно понять, визиты «царского лампадника» к членам семьи Николая II отнюдь не были отягощены придворным церемониалом и проходили во вполне свободной, домашней манере. Притом именно это, как нетрудно понять, и придавало общению с божьим человеком особую доверительность, в которой так нуждались Александра и Николай. Неожиданные визиты Распутина будут повторяться и в дальнейшем.

Казалось, ничто не сможет омрачить эту дворцовую пастораль…

Со временем Николай станет воспринимать общение с Григорием как вполне «формализованную» часть своей повседневной жизни, которая должна упоминаться всякий раз наряду с другими «рутинными фигурами». Став «обязательным», число упоминаний обо встречах с Григорием резко возрастет: 1908 год — 8, 1909 год — 15, 1910 год — 9 всего за полтора месяца (после чего Распутин уехал), 1911 год — 6 (Распутин также пребывал в разъездах), 1912 год — всего 2 (записи надолго прервались после февральской беседы Николая о Григории с матерью — вдовствующей императрицей Марией Федоровной, настроенной резко против «старца»), 1913 год — 11, 1914 год — 19, 1915 — 18, 1916 — 6 (Николай подолгу бывает в Ставке). Таким образом, Григорий станет постоянным элементом частной жизни последнего русского императора. Правда, начиная с 1908 года восклицательные знаки в его дневниковых записях о встречах с Григорием исчезнут, а эмоциональные характеристики будут появляться лишь время от времени. При этом восторженные признания первых лет о «радости» встреч с Григорием уступят место менее «крылатым» упоминаниям сперва об «удовольствии», а затем о «долгих беседах» и «утешении» от общения с ним.

Забегая вперед, следует сказать, что отношение императора к Нашему Другу, как станут называть Распутина между собой Александра и Николай, до самого конца оставалось в целом неизменным. Но вот чувства, которые вынуждены были испытывать они оба в связи с «распутинской темой», становились все более сложными и тяжелыми, все чаще порождающими тягу не к радости, а к утешению. Все менее идиллическими, одним словом.

Увы! Безмятежная идиллия в жизни монаршего фаворита редко бывает долгой…

До тех пор пока новоиспеченный царский любимец в сознании света являлся всего лишь очередным «писком» придворно-юродивой моды, ропот недругов Григория оставался глухим. Однако с 1908 года, когда дымка первого очарования рассеялась и стало ясно, что «грязный сибирский мужик», обосновавшийся в царских покоях, вовсе не такая уж безобидная диковинка, как могло показаться вначале, а вполне самостоятельная и своенравная личность, над головой Распутина начали сгущаться первые петербургские тучи.

В тех самых крайне правых салонах, где еще недавно «старца» принимали с распростертыми объятиями, вдруг поползли слухи о том, что Распутин у себя в Покровском творит «самый форменный разврат» вместе с приезжающими к нему из Петербурга барышнями, а также о весьма специфических групповых банных помывках, в ходе которых Григорий и «сестры» поют духовные песни и пляшут.

Само собой напрашивалось обвинение Распутина в «хлыстовской ереси», тем более естественное, если вспомнить традиционно скептическое отношение «старца» к православным иерархам: «Ежели Церковь хозяйничать почнет, то, окромя блядей да воров, никому и доступа не будет»73. «Отец особенно пристрастно относился к лицам именно духовного звания»74, — подтверждает Матрена Распутина.

Был ли Распутин хлыстом, то есть православным сектантом? Некоторые из современных исследователей отвечают на этот вопрос утвердительно. В то же время, по мнению петербургского исследователя церковной истории С. Л. Фирсова, «ответ на этот вопрос может быть только отрицательным»: «Другое дело, кем он был на самом деле и кем его считали враждебно настроенные по отношению к нему лица»; «Признавая „старца“ сектантом, большинство современников совершенно не представляло себе, кто такие „хлысты“, в чем состоит суть их учения, какие цели они преследуют». Фирсов обращает внимание на то, что если для хлыста «гражданское общество… только средство к достижению благополучия своей общины („корабля“), интересы которой и составляют смысл жизни сектанта», то «для Гр. Распутина, как известно, „гражданская жизнь“ была далеко не безынтересна, а оказание помощи своим последователям и (преимущественно) последовательницам никогда не являлось главным побудительным мотивом деятельности „старца“…»75.