Геннадий Седов - Матильда Кшесинская. Любовница царей

Туманная, согласитесь, связь между пьесой с балетом, трапезой с воспитанницами (после недавней закуски) и фразой «очень хорошо». Впечатление, что наследник престола страдал в ту пору неумеренным каким-то аппетитом.

Секрет на самом деле прост: выздоравливающий после неудачно завершившегося романа молодой мужчина познакомился на выпускном спектакле – случайно, как думал, – с необыкновенной девушкой, которой немедленно увлекся. «Очень хорошо», конечно же, не о трапезе – о душевном состоянии, в каком он пребывал, воротясь в Аничков дворец, записывая перед сном в дневник события прошедшего дня.

Исполненная по воле царствующего монарха сверхдоверительная акция обернулась одной из знаменитейших любовных историй нашего времени.

Итак, 23 марта 1890 года, пятница. У Мали Кшесинской – выпускной экзамен по хореографии. С утра она в лихорадочном возбуждении: примеряет в спальне под присмотром матушки и сестры костюм, в котором будет танцевать, пробует у зеркала позиции.

– Удобно, Малечка? Как подмышками? Дышится свободно?

Она вскидывает кисти рук.

– Хорошо, как будто.

– Сделай пробежку… Нет, все в порядке. Можешь снимать…

Господи, как медленно тянется время! С ума сойти! Через несколько часов ей предстоит выступить… страшно подумать! – перед государем и членами царской семьи. Его Величество, по сообщению министерства двора, выразили желание лично напутствовать на пороге самостоятельной жизни молодое пополнение русской сцены. Есть предположение, что высокие гости останутся на ужин с выпускниками. От одной мысли об этом холодеет душа…

Она бродит бесцельно по комнатам, садится к роялю. «Ми-фа-соль-ля-си… – раздается в тишине гостиной, – ля-соль-фа-си…»

Мелодия, не покидающая ее ни на час, которую она слышит даже во сне. С того незабываемого вечера в Мариинке, на котором Цукки исполнила в дивертисменте вместе с Павлом Андреевичем Гердтом па-де-де из «Тщетной предосторожности».

Какой это был танец! Публика неистовствовала, кричала от восторга, Цукки вызывали семнадцать раз. На глазах у отбивавших ладони балетоманов она расцеловала партнера, о чем поведали наутро аршинными заголовками все без исключения газеты: ничего подобного на российской сцене доселе не видели.

За кулисами она была представлена вместе с другими выпускницами, танцевавшими в кордебалете, великолепной итальянке. («Цукки видела мое обожание, – вспоминала она, – и у меня долго хранился в банке со спиртом подаренный ею цветок, который потом пришлось оставить в России…») Возвращаясь счастливая домой, она напевала мотив итальянской канцонетты «Стелла конфидента», под которую танцевала Цукки: «Ми-фа-соль-ля-си! Ля-соль-фа-си!..»

– Хороша песня! – обернулся к ней с козел закутанный в тулуп кучер Николай, похожий на снежную бабу. – Лошади до чего бегут споро…

– А? – не до конца расслышала она в свисте ветра, и тотчас внезапная мысль подобно вспышке молнии пронеслась у нее в голове: «Вот же он, мой выпускной танец! Как я раньше не подумала?»

То было воистину счастливое озарение! Парный танец на музыку прелестной канцонетты чрезвычайно ей подходил – с этим согласилось и домашнее жюри во главе с папочкой и готовивший ее к выпускному акту Кристиан Иванович и намечаемый партнер, тоже выпускник, Сережа Рахманов. Поскольку первые ученицы, или, говоря по-современному, отличницы, имели право сами выбирать себе выпускной танец, номер без проволочек утвердило и училищное руководство. Ей придумали очаровательный костюм нежно-голубого цвета с букетиком фиалок на груди, дивно на ней смотревшийся, особенно в движении, когда стройную ее фигурку словно бы обвевало со всех сторон васильковое облако легких тюник…

Несколько недель они до изнеможения репетировали вдвоем – и в школе и у нее дома. Сережа вел себя по-рыцарски: откликался на любую просьбу – продлевал поддержки, помогал при вращениях добавочным «посылом», не реагировал на обидные замечания. Однажды, правда, сорвался: вырвал запальчиво руку, обозвал строптивой дурой, пулей вылетел за дверь – в одной сорочке.

Она присела разгоряченная в кресло, фыркнула презрительно: «Пофордыбачься, пофордыбачься! Все равно никуда не денешься!»

За окнами висел желтый, клочьями, туман. Сын письмоводителя Сережа Рахманов не имел ни собственного экипажа, ни денег на извозчика, чтобы добраться домой на Васильевский: отвозил его после репетиций Николай. Через несколько минут с синим как у утопленника лицом, лязгая зубами, он появился на пороге.

– Продолжим? – невинным голосом произнесла она.

… – Ты здесь, Малюша?

Вздрогнув, она захлопывает крышку рояля. Батюшка в рабочей своей блузе…

– Пойди приляг у себя, – он целует ее в лоб. – Расслабься, ясно? Тебе это сейчас необходимо. Иди, детка…

Он уходит торопливым шагом – выпить в перерыве между занятиями в репетиторской чашку крепко заваренного чая с пирожком.

Лежа на кушетке и глядя неподвижно в потолок, она улавливает идущий из глубины дома ароматный запах сдобы, сглатывает судорожно слюну. Вот что ей сейчас хочется больше всего на свете: съесть целиком без остатка большой кусок пирога с капустой.

Увы! Искусство, как любит повторять Кристиан Иванович, требует жертв.

В здании на Театральной – дым коромыслом, суета, мельтешение лиц. Торопятся куда-то декораторы, швеи, осветители, стучат молотки рабочих на сцене учебного театра. На этажах все сияет и блестит: свежепомытые окна, масляные стены, натертый паркет с алой дорожкой посредине. Хлопают поминутно двери кабинетов, носятся по лестницам педагоги. Вот появился на пороге своей приемной осунувшийся Иван Александрович Всеволожский, сопровождаемый чиновниками канцелярии, остановился, выслушивая чей-то доклад.

Она стоит с картонной коробкой в руках в проходе, не решается пройти…

– Иван Александрович, готово! – подлетает к директору бессменная училищная инспектрисса Варвара Ивановна.

– Да, да, иду… Господа, – оборачивается он к окружающим, – полтора часа меня нет… После, после! Я глух и нем!..

Они неожиданно сталкиваются взглядами.

– Мадмуазель Кшесинская!

Всеволожский манит ее жестом руки. Толпа вокруг него мигом расступается. Он сам идет ей навстречу… что-то малопонятное – она с ним не знакома, видела только несколько раз мельком на расстоянии. Ей крайне не по себе…

– Здравствуйте, здравствуйте! – Он с удовольствием ее разглядывает. – Не трусите? Ваш выход, если не ошибаюсь… – Варвара Ивановна ловко сует ему в руки афишку, он рыскает взглядом по тексту. – Э-е… третий в балетном отделении. Буду держать за вас скрещенные пальцы… – Он очаровательно ей улыбается: – Ни пуха ни пера, как говорится!..